Пагуба. Переполох в Петербурге - [80]

V

На одной из происходивших у Дрезденши так называвшихся «вечеринок» в числе гостей было двое молодых артиллеристов. Один из них, немного постарше, был штык-юнкер Мартынов, чин которого соответствовал поручику армии, а другой, лет двадцати трех, с виду очень скромный, был сержант Михайло Васильевич Данилов, занимавшийся приготовлением фейерверков. Этот последний сидел не только призадумавшись, но и крепко пригорюнившись в уголку залы и не принимал никакого участия ни в разговорах, ни в танцах. Он, видимо, был занят какою-то тяжелою думою и не обращал внимания на кружившихся и мелькавших перед его глазами красивых девушек, из которых иные бросали игривые и вызывающие взгляды на красивого сержанта.

Сержанту было, однако, не до них. Он вспоминал теперь о том времени, когда он познакомился с полюбившеюся ему девушкою Шарлоттою, жившею поблизости с ним, в доме Строганова, у известного некогда по своей учености профессора и академика по части астрономии Делиля. Данилов вспомнил, как для свидания с нею он беспрерывно заходил к отцу Шарлотты, торговавшему вином, и как он, не будучи сам питухом, заводил к родителю Шарлотты своих приятелей и потчевал их на свой счет, хотя и был человек куда как не денежный.

Во время этих воспоминаний к нему подошел его сослуживец, штык-юнкер Мартынов, его земляк, который, как старше Данилова и летами и рангом, был не только его добрым товарищем, но и нередко давал ему полезные наставления.

– Что, брат Михайло Васильевич, ты так сильно призадумался? – проговорил весело штык-юнкер. – Или ты все еще по-прежнему думаешь только о своей Шарлотте? Да забудь ее! Посмотри, сколько около тебя красоток, выбирай из них ту, которая тебе более всех других нравится да и приударь за ней хорошенько. Скажу тебе напрямик: чуется мне, что любовь твоя к Шарлотте до добра тебя не доведет. В случае чего у нее найдется такой опасный против тебя защитник, как твой сосед, француз-астроном. Он, брат, несмотря на то, что старик, еще такой горячий человек, что наделает тебе много неприятностей и хлопот. Поверь мне! – Говоря это, штык-юнкер подсел рядом к своему сослуживцу. – Да расскажи мне, дружище, с полною откровенностью, как ты сошелся с нею? – участливо спросил Мартынов.

– Ты знаешь, какой способ нашел я, чтобы хаживать в дом ее отца под разными видами? Сидел я с ней почти безвыходно и наконец почувствовал в себе беспокойство только еще издалека: эта страсть, кою я до сего случая не знал, следовательно, и воображать об ней не мог, сначала принуждала меня к свиданию с Шарлоттою, и я потому беспрекословные находил случаи сидеть у отца ее целый день и разговаривать всякий вздор, а сам питался страстным зрением и любовными разговорами с Шарлоттою. Наконец увидел я, со своей стороны, в себе перемену, которую прежде не чувствовал: чтение книг и любимое мое упражнение рисовать наводили мне уже скуку и побуждали меня все более всякий час видеть Шарлотту[17].

– А ты, Михайло Васильевич, посдержался бы видеться с нею. Любовь при разлуке проходит скоро, а при частых свиданиях усиливается все более. Вещь известная! – наставительно проговорил штык-юнкер.

– Да я и старался препятствовать сей моей страсти, – отвечал Данилов, – представляя себе ясно неблагопристойность, которая потом произойти может. С таковым предрассуждением овладеть собою я положил противиться свиданию и, чтобы не быть подверженным в полную власть любовного предмета, отложил частые свидания с Шарлоттой и не выходил из двери никуда недели по две, дабы не видеть ее, однако ж она никогда из мыслей моих не выходила.

– Ну и ты, разумеется, не выдержал и отменил свое постановление! – с живостью перебил Мартынов.

– Слушай, что было дальше, – продолжал печальным голосом сержант, – принял я на себя во всяком роде пост, воздержание и тем надежно чаял я получить себе право избегнуть из рук заразившей меня любовною страстью, но все шло не по моему намерению, а даже ото дня возгоралась во мне оная доселе неизвестная страсть сильным пламенем, как будто воздержность моя на посмеяние мне умножала оную.

Сержант глубоко вздохнул, а штык-юнкер улыбнулся.

– Видно, брат, что Шарлотта сильно тебя к себе приворожила, так что доселе от нее ты отстать не в силах, – шутливо проговорил Мартынов. – И говоришь-то ты о ней уже слишком красно, словно по писаному. Да ты уж, чего доброго, не принялся ли ей писать вирши?

– Пожалуй, что и дойду до этого сантимента, а теперь скажу тебе по душе, что от сопротивления сей страсти я еще более почувствовал в себе истомление, подобно плывущему человеку, который против быстроты воды плывет всеми силами, покуда не станет ослабевать, а как почувствует лишение сил, то, опустя руки, отдается течению воды на волю и уже не может противиться, куда вода его несет. Я подобен теперь тому, как некоторый стихотворец влюбленного человека стихами изображает.

Я холоден, как лед, но в пламени горю,

Смеюся и грущу, о том и говорю! —

печально продекламировал сержант.

– Да уж сие не твое ли, любезный друг, произведение? Что ж, ты теперь в твоих мечтаниях немало стихов пишешь. Пиши, пиши, приятель, авось по времени и господина Ломоносова превзойдешь, – смеялся штык-юнкер. – Стихи то, впрочем, кропай: на сие и времени немного требуется, да и от стихотворского упражнения никакой беды на себя не накличешь. А Шарлотту спусти побоку. Ей-ей, беды с нею наживешь. Ведь петербургские-то девки не то, что наши деревенские. Поддастся, а потом и скажет: женись на мне, а то по начальству жаловаться на тебя пойду.