Паду к ногам твоим - [55]

Начальник стройки вскочил даже, услышав это:

«Да ведь врешь! Там тридцать с лишним квадратов. Узор сложный. Да еще контрфорсы…»

«Мы и контрфорсы поставили», — смеется.

«Да там семи американцам на неделю работы, чертова девка! Ты понимаешь, о чем говоришь?»

«Семи казуарам — да. Потому и выгнали их, что медленно работают. А мы за неделю-то уже бетоном зальем миксер…»

Начальник стройки скорее за трубку телефона: проверьте-ка там у «Строймартена»: закончили или нет опалубку на миксере? Сидим десять минут, двадцать — никто ни слова. Все смотрим на нее. И вот звонок. Глядим на начальника стройки, видим, как в улыбке расплывается лицо, и бросаемся к твоей дражайшей супруге: молодчина! И по всей стройке начали понемногу освобождаться от господ. Так вот у нас родилось боевое ударничество. Землекопы к лопатам скобы приварили, чтоб больше земли захватывать. Клепальщик Роляков за смену вместо девяноста заклепок делает по девятисот.

— Все это не сказки?

— Вот и нарком тяжелой промышленности о том же спрашивает. Отстаете, говорит, по всем статьям да еще разгоняете иностранных специалистов. Приедет, да не один, с ревизорами…

Рафаэль Иванович поморщился. И не столько потому, что столичные «ревизоры», прибыв, отнимут уйму времени. Вполне возможно, возникнут и конфликтные ситуации. Вопрос серьезный.

— Извини, я разуюсь, — сказал он. — С ногами плохо. За полтора месяца две пары сапог спустил, а ноги… разве сдюжат? Может, носки лишние есть? Ох, эти снабженцы! В магазине — ни носков, ни байки… Доберусь я до них!

Стягивая сапоги, он продолжал говорить:

— Так вот, нарком настраивает: не распыляйтесь, товарищи! Бросьте силы на один-два объекта. Это вроде бы и верно. Но не совсем. Людей мало? Да. Но ведь у них необъятный фронт работы. Для соревнования — простор. И каждый почти трудится за двоих-троих. Ты слышал такое: человек — экскаватор? У нас есть. Американцы, французы на него с удивлением через монокли смотрят.

Отбросив к дверям сапоги, Хазаров повысил голос, словно уже спорил с «ревизорами»:

— А сосредоточим людей на одном объекте? Общий объем выполняемых работ резко упадет. Доказывать, думаю, не нужно. Строительство завода затянется. Возможно, надолго. Международная обстановка нам этого не позволит.

— Я понял, — прервал его Пыжов. — Мне надо торопиться. И так развернуться, чтобы до приезда наркома на стройку начали прибывать люди.

Хазаров засмеялся громко.

— Тысяч десять, пятнадцать! И его вопрос автоматически снимается. Я выделю тебе с десяток помощников — агитируйте! Выступай в газете, по радио. На раскомандировках, на собраниях… Партийные органы на местах помогут.

Слушая его, распалившегося, Пыжов думал: «Не во внешности дело… Внешность — пустяк. Беден я перед ним. Душой беден. Мыслями беден. Евланьюшка это наверняка почувствовала. Да ничего. Хазаров сам признается: черпает силы у других. Я пока не умею, но научусь. Научу-усь! У Дмитрия Фурманова зачерпну. У того же Гегеля… А пока на одном спасибо, Раф: прижала жизнь Ваньку-встаньку — Ты освободил. Теперь я на ногах. Вся сила земли будет моей…»

Голова закружилась. Перед глазами Григория поплыло все: стол, окна… Поплыл, покривившись, и босой Хазаров. «Да есть у меня и носки, и ботинки, и…» — хотел он сказать, но сам поплыл вместе с диваном. Привалившись на спинку и зажмурившись, он проговорил:

— Хватит разговоров, Раф. Привезу я тебе половину Сибири. Но я голоден. Я три дня — почти от Москвы — ничего не ел. Есть у тебя талоны в столовку?..

19

Григорий оформился инспектором отдела кадров треста «Святогорскстрой». Получил командировочные. Накупил в магазине вина, съестного: отпраздновать встречу и отъезд. Полдня просидел, проходил возле накрытого стола, ожидая Евланьюшку. Да напрасно. Что у нее за работа такая? И позвонить некогда. Сам попытался звонить, разыскивать, но ничего из этого не получилось.

А профессор все-таки наивен: извинись — и живи. Прояви волю, характер. Стань достойным человеком! Там, в институте, эти слова показались Григорию мужественными. А теперь, когда он особенно нуждался в их силе, они словно полиняли и звучали до того кощунственно, глупо, отвратно, что он даже сплюнул: как только у человека на такое язык поворачивается! Извинись — и живи. Попробовал бы тут извиниться. Больно в них, извиненьях-то, нуждаются!..

Григорий вышел на улицу. Смеркалось. Мягкие, вечерние тени кутали дома, куцые, еще не успевшие окрепнуть, деревца. Никаких тут цветущих лип! Воздух насыщен совсем другим запахом — приторно-сладким, дурманящим. Источали его болотные цветы горельника. Даже сейчас, в сумерках, их корзиночки, полные пыльцы, светились фосфорическим цветом.

Комары катились тучами. И не они, а воздух, казалось, пищал от перегруза. Григорий отбивался яростно, по-медвежьи. Но что там! Они съедали шею, спину, щиколотки. Григорий припустил к табору, под защиту дымящих костров.

Тяжело было смотреть на чужое семейное счастье: ребячьи игры, женские хлопоты, разговоры о прожитом дне. Не много и надо человеку, если у него не рвут сердце. И только потянуло от реки прохладой, Григорий поднялся: дойду до этого «Строймартена» — и все станет ясно.