Падение великого фетишизма ; Вера и наука - [79]

Итак, совершенно ясно, что понятия «опыт» и «чистый опыт» означают далеко не одно и то же, последнее для первого является предельным, и в свою очередь имеет не один смысл, а два, исторически и логически весьма различных; и тот, кто смешал бы все эти три понятия, тем самым сразу обнаружил бы незнакомство и со взглядами на опыт имманентной школы, и со взглядами Авенариуса, и специально с «Критикой чистого опыта», которая по существу вся посвящена анализу, биогенетическому и логическому, связи и различия указанных трех понятий, их исторических форм и превращений.

Приведем то, что говорит по данному вопросу Вл. Ильин (я только позволю себе, там, где он цитирует Авенариуса, по неуклюжему и не вполне точному переводу, исправлять этот перевод):

«Присмотримся теперь к употреблению слова: опыт — в эмпириокритической философии. Первый параграф „Критики чистого опыта“ излагает следующее „допущение“: „любая часть нашей среды может стоять в таком отношении к человеческим индивидам, что если она дана, то с их стороны следуют высказывания относительно некоторого опыта: „нечто узнается (на опыте)“; или — „нечто представляет из себя опыт“, или „произошло из опыта“, или „находится в зависимости от опыта“, и т. под.“ (стр. 1). Итак, опыт определяется все через те же понятия: Я и среда, причем „учение“ о „неразрывной“ их связи прячется до поры, до времени под спудом. Дальше. „Синтетическое понятие чистого опыта“: „именно, опыта как такого содержания высказываний (Ausgesagten), которое во всех своих составных частях имеет предпосылкою исключительно части среды“ (стр. 2). Если принять, что среда существует независимо от „заявлений“ и „высказываний“ человека, то открывается возможность толковать опыт материалистически! „Аналитическое понятие чистого опыта“: „именно как такого опыта, к которому не примешано ничего такого, что в свою очередь не было бы опытом, и который, следовательно, не заключает в самом себе ничего иного, как только опыт“ (стр. 2). Опыт есть опыт. И находятся же люди, которые принимают этот квази-ученый вздор за истинное глубокомыслие» (Вл. Ильин, стр. 166).

Из всего цитированного явствует:

1) что Вл. Ильин полагает, будто в данном месте своей работы Авенариус занят определением опыта вообще, — о чем там нет и речи;

2) что Вл. Ильин считает «синтетическое» и «аналитическое» понятие чистого опыта именно определениями опыта вообще, — т. е. смешивает эти три понятия;

3) что следовательно, Вл. Ильин не знает ни основных концепций школ имманентной и эмпириокритической, ни специально той работы Авенариуса, которую цитирует, в ее целом.

Изучить «Критику чистого опыта», правда, нелегкое дело. Но можно сделать вид, что изучил ее: взять цитаты с первых страниц, и отдельные термины из других мест; читатель и не разберет. Но уверяю В. Ильина: всякий специалист — разберет: а иной и уличит.

Мы знаем Вл. Ильина — ученого экономиста, действительно знающего свою специальность. И что же? В его экономических произведениях вы не найдете ни такой выставки показной учености, как в его «философии», ни такого высокомерно-профессорского тона. О причине легко догадаться: там он знает, что говорит…

По помимо этой причины, на Вл. Ильина, несомненно, имел влияние тот образец, который он себе взял: философский лидер школы, Г. Плеханов. К нему я и перехожу.

XX.

По другому поводу, я в предыдущем уже отмечал два различных взгляда Плеханова на вещи в себе. Он то приписывал им такие «формы» и «отношения», которых мы знать не можем, но которые отражаются в формах и отношениях нашего опыта, являющихся как бы их символами, иероглифами; то утверждал, что вещи в себе никакого «вида» не имеют и иметь не могут, что их «вид» есть именно их отражение, результат их действия на органы чувств людей и животных. Я указывал на противоречия этих заявлений: нельзя иметь «форму», не имея «вида», т. е. вообще чувственных свойств, о которых тут идет дело.

Возражая мне, Плеханов, между прочим, начинает доказывать, что противоречия тут нет, ибо «форма» и «вид» совсем различные вещи:

«…Понятие „вид“ отнюдь не синоним понятия „форма“, так как оно далеко не покрывает его собой. Еще Гегель очень хорошо показал в своей Логике, что „форма“ предмета тождественна с его „видом“ только в известном, и притом поверхностном смысле: в смысле внешней формы. Более же глубокий анализ приводит нас к пониманию формы, как „закона“ предмета или, лучше сказать, его строения. И этот важный взнос Гегеля в логическое учение о форме (Курсив мой. А.Б.) был у нас известен людям, занимавшимся философией, еще в 20-х годах прошлого века. Чтобы уверить Вас в этом, я предлагаю Вам прочесть, напр., следующие строки из письма Веневитинова к графине NN. „Вы теперь видите, — говорит Веневитинов, определив понятие науки, — что слово форма выражает не наружность науки, но общий закон, которому она необходимо следует“ (Сочин. Веневитинова, Спб. 1855, стр. 125). Очень, очень жаль, г. Богданов, что Вам осталось неизвестным то, что было, благодаря Веневитинову, уже 80 лет тому назад, известно, по крайней мере некоторым светским русским дамам!»