Падение в бездну - [57]

Дорогой Себастьян!

Я все еще нахожусь в Германии, но скоро вернусь в Рим. Я должен принять епископство в Кассано, где пока никто меня не видел. Кроме того, мне надо засвидетельствовать почтение моему дядюшке, его святейшеству Пию IV, который, вняв моим просьбам, решил сделать из меня, человека военного, служителя церкви. Чтобы скоротать время до приезда в Рим, я тщательно изучил рукопись, которую вы мне прислали и которую называете «Arbor Mirabilis». Поначалу удивлению моему не было границ. Язык, которым она написана, не похож ни на какой другой. Более того, одно и то же слово там часто написано много раз подряд, что заставляет думать о тексте весьма замысловатом и несвязном, созданном с явной целью ввести читателя в заблуждение. Вначале я так подумал, но потом у меня родилась гипотеза: несвязный текст связывают иллюстрации; кроме того, чувствуется рука двух авторов, и оба они свободно владеют тайным шифром. Но не хочу навести на вас скуку. Вам достаточно узнать, что после многих дней досады и раздражения подпись под одной из фигур вывела меня на правильный путь. Найдя первый ключ, я начал продвигаться все быстрее и теперь могу похвастать, что перевел почти две трети рукописи. Однако в письме я не стану рассказывать, о чем она. Пока я должен закончить перевод и могу только сообщить вам, что если я понимаю правильно, то «Arbor Mirabilis» — одна из самых чудовищных и инфернальных книг, какие когда-либо знал человеческий разум. Это кощунственный вызов Богу и всему роду человеческому. Поэтому я и не могу о ней писать. Я жду встречи с вами, когда смогу изустно доверить вам тайну, от которой кровь стынет в жилах. Думаю, вы согласитесь со мной, что такую тайну следует похоронить навечно.

Bene et feliciter vale[24].

Падре Михаэлис в замешательстве вертел письмо в руках, вглядываясь в строки. Увидев, что он кончил читать, падре Леюни подошел к нему.

— Вы озабочены. Что, плохие новости?

Михаэлис встряхнулся.

— Нет. Хотя, может, и да, но в отношении предмета нашего разговора это вопрос второстепенный.

Он поискал глазами канделябр и поджег письмо, бросив его на землю догорать. Дождавшись, пока оно превратится в горстку пепла, он растер его каблуком.

В этот момент в дверях капитулярного зала показался кардинал Фарнезе в сопровождении своего гостя, высокого сероглазого прелата с курчавыми черными, тронутыми на висках сединой волосами, бородкой клинышком и длинными напомаженными усами.

— Монсиньор, позвольте представить вам двух полномочных представителей ордена иезуитов, падре Михаэлиса и падре Леюни. А это, друзья мои, епископ Диего Симанкас, или Якобус Септимаценсис, как он обычно подписывается. Он один из влиятельнейших членов инквизиции Испании и приехал в Рим, чтобы осветить понтифику точку зрения Супремы на случай епископа Карранцы, о котором вы, конечно, слышали.

Последовавший затем обмен поклонами сопровождался враждебными взглядами, едва скрытыми за бледной улыбкой. Инквизиция Испании была самой «доминиканской» из всех, и ее устои отличались крепостью. Что же до ордена иезуитов, то он, на взгляд испанской инквизиции, должен был, наверное, казаться столь же приятным, как ожог.

— Я много наслышан о процессе монсиньора Карранцы, — сказал Михаэлис. — Говорят, он был проведен с абсолютным нарушением всех правил.

Симанкас метнул в него испепеляющий взгляд.

— Когда речь идет о еретиках лютеранах, как в данном случае, любая осторожность превращается в вид соучастия.

Михаэлис выдержал взгляд.

— О, вижу, у вас уже готова сентенция. Странно, я полагал, что процесс еще идет.

— Пока идет, поскольку у еретика Карранцы нашлись неожиданные покровители. И наиболее коварные из них скрываются в самой церкви, как вши в складках богатой мантии.

— Полно вам, друзья мои, не ссорьтесь, — перебил их Алессандро Фарнезе с приветливой улыбкой. — Монсиньор Симанкас здесь, потому что я хотел, чтобы он допросил Пьеро Карнесекки, гостя этого монастыря, и доложил понтифику свои выводы из этой беседы. Доброта Пия Четвертого сравнима разве что с добротой святого, и доказательство тому — его снисходительность по отношению к Пьеро Карнесекки. Однако, как и все Медичи, он весьма чтит испанскую инквизицию и знает, что монсиньор Симанкас — один из ее влиятельнейших защитников. Мнение такого юриста должно представлять для понтифика большую ценность, чем мое.

— И можно узнать, какое суждение господин епископ вынес из беседы? — спросил падре Михаэлис, изобразив наивность.

— Очень простое, — ответил Симанкас. — Карнесекки — закоренелый еретик, и его давно уже следовало сжечь. И возмутительно, что его никто не трогает и он находится здесь, да еще в компании какой-то шлюхи, которая греет ему постель.

Михаэлис вздрогнул.

— Шлюха? Что за шлюха?

— О, вы ее прекрасно знаете, — ответил кардинал Фарнезе, продолжая фатовато улыбаться. — Та самая, которую вы приставили ходить за еретиком по пятам и которая сопровождала его от Венеции до Рима.

Безотчетная дрожь пробежала по Михаэлису. Он знал, что Джулия сопровождала Карнесекки в Рим, но полагал, что она сразу же уехала обратно. Он разыскивал ее по всему Провансу и в Париже, но никак не мог предположить, что найдет ее в этом монастыре.