Падение в бездну - [29]

Это не мешало борделю становиться первой ступенькой деградаций для девушек, живших там на положении затворниц. Второй ступенькой к падению была таверна, третьей — нищета и последней — возвращение к той голодной жизни, от которой они спасались в борделе. Неизбежным следствием такого существования был стремительный физический упадок, как правило, сопровождавшийся болезнями, которые не только никто не умел лечить, но даже не думал изучать. Впрочем, все это рассматривалось как естественная расплата за путь греха.

В этот вечер у Мишеля разболелись ноги, и его выводила из себя вульгарность Жерве Берара. Он терпел Жерве только из уважения к его брату Франсуа, с которым дружил.

— Сударь, ваши суждения о женщинах оскорбительны не только для присутствующих барышень, но также для моей жены и матери, — отрезал он. — Я требую, чтобы вы принесли извинения.

Жерве Берар удивился, однако после секундного замешательства расхохотался.

— Перед кем я должен извиняться? Перед этими курочками? Что же до вашей жены… Она единственная, перед кем я бы извинился лично.

— Уймитесь, господа, — проворчал капитан Сюфрен, которому не впервой было разнимать и не такие схватки.

В последнее время Мишель часто сердился по пустякам. Может, тому виной была подагра…

— Господин Берар, еще раз прошу вас извиниться перед всеми присутствующими, включая девушек, — отчеканил он угрожающим тоном. — В противном случае вам придется иметь дело со мной.

— С вами? — Смешок Жерве прозвучал просто бесстыдно. — Да что вы мне можете сделать? На дуэль вызовете? Вы же слабы на ноги. Да и на то, что между ног, видно, тоже. Сколько я вас тут встречаю, ни разу не видел, чтобы вы повели кого-нибудь наверх. Вы только щупаете девчонок да иногда целуете.

Так оно и было, но Мишелю не хотелось это обнародовать.

— Немедленно возьмите свои слова обратно, иначе я заставлю вас горько пожалеть, — хрипло прошептал он.

Черные глаза Жерве Берара сверкнули злобой.

— Я знаю, почему вы никогда не показываете свое орудие, — прошипел он. — Это черным по белому написано в брошюре «Monstre d'abus»[13]: вы еврей, и вам неохота, чтобы все увидели, что вы обрезаны.

Самая юная из девушек, рыжеволосая, с грубоватым лицом, по имени Франсуаза, отчаянно запротестовала:

— Вранье! Доктор де Нотрдам вовсе не обрезан, могу поклясться!

Мишель был вне себя, но хорошо знал, что хирург только и ждал, когда он взорвется.

— Мне известна брошюра под названием «Monstre d'abus». Ее написал гугенот, и напечатана она, скорее всего, в Женеве. Вы действительно согласны с тем, что там написано?

Жерве Берар внезапно побледнел. Костры, на которых жгли гугенотов, истинных и мнимых, горели по всей Франции.

— Нет, я истинный католик, я только…

Мишель не дал ему закончить:

— Учитывая тот факт, что я не при оружии, может, вы и правы. Но учтите: меня знают при дворе, и во всей Европе у меня есть корреспонденты. Я пользуюсь дружеским расположением властей Салона. Скрести мы шпаги, вы, конечно, меня одолеете. Но если начнем тягаться влиянием, боюсь, что вам придется сменить ремесло.

Бланш захлопала в ладоши:

— Браво, Мишель! Вы при яйцах, хоть их никогда и не показываете!

Берар вскочил и стремительно вышел, невольно втянув голову в плечи. С нижнего этажа донесся звук хлопнувшей двери.

Мишель тоже поднялся, нетвердо держась на больных ногах.

— Мне тоже пора, — сказал он. — Простите, если спугнул клиента.

— Некоторых клиентов лучше и потерять, — заметил капитан Сюфрен с высоты своего официального положения.

Пять улыбающихся и довольных девушек окружили Мишеля. Самая высокая из них, голубоглазая блондинка с фигурой Юноны, погладила его по бороде.

— Спасибо, доктор. Так редко случается, что нас защищают. Можно, я вас поцелую?

— Что ты, Мариетта, — ответил Мишель, слегка оробев. — Я не сделал ничего особенного.

Тогда девушка проворно сбросила бретельки легкой туники и приподняла руками роскошные груди.

— Тогда поцелуйте их. Я знаю, что они вам нравятся.

— Нет, Мариетта, — сказал Мишель, ласково улыбнувшись. — моем возрасте я должен только любоваться твоей красотой. Твоей и твоих подружек.

Несмотря на боль в ногах, он почти бегом сбежал по лестнице, вышел на улицу и, глубоко вдохнув вечерний воздух, зашагал к дому.

Теперь ему предстояло самое трудное. Дав ему понять, что она знает о его эскападах к Когосским воротам, Жюмель больше об этом не заговаривала. Мишелю же надо было выговориться, может, для того, чтобы отказаться наконец от этого развлечения, может, чтобы объяснить ей, зачем он туда ходит. Но она молчала, и у него недоставало мужества самому начать разговор. Ему нечего было сказать в свое оправдание. Да он и сам не знал, что толкало его в дом возле моста. Анализируя свои поступки, он вдруг понял, что просто стремится оттянуть неизбежное приближение старости.

Любой другой мужчина в Салоне продолжал бы тайком наведываться в бордель, а жену бы побил за то, что осмелилась ему перечить. Но их отношения с Жюмель резко отличались от принятых в те времена отношений между мужем и женой. Пусть она сквернословила, была вульгарна, непослушна и капризна, но она одна его действительно понимала, и их связывали узы крепкой дружбы. Они не случайно были на «ты», хотя в ту эпоху было принято говорить супругу «вы». Ритуал, когда они своей любовью уничтожили ауру ненависти Ульриха, был свидетельством этой близости.