Падение Стоуна - [238]

Но не вполне. Я отправил записку Лонгмену с просьбой, не окажет ли мне его жена большое одолжение: не навестит ли инженера, чтобы убедиться, все ли там в порядке. Меня прогнали, но из этого не следовало, что девочка способна справиться сама, а миссис Лонгмен практичная женщина и сумеет помочь перепуганному ребенку и убедить пьяного ожесточенного мужчину лечь в постель. Так, во всяком случае, я думал.

Затем я вернулся к себе и лег спать. Я был в очень скверном настроении: день, который должен был быть днем триумфа, обернулся полной противоположностью, и меня душила ярость, что он погублен. Знаю, знаю, Макинтайр очень горд, он испытал мучительное разочарование, был унижен. Он оберегал свою независимость, а я отнял ее у него, поставил перед свершившимся фактом. Разумеется, его обуял гнев. Я все это понимал. Но чего он хотел? Разорения? Он образумится и признает, что ему очень повезло, раз у него есть я, чтобы присмотреть за его интересами. Либо сопьется до смерти. Единственные открытые ему пути. И мне, в сущности, было все равно, какой он выберет.

Полагаю, я ожидал признательности, благодарности, улыбки облегчения. Такая наивность с моей стороны! В бизнесе редко получаешь благодарность, спасая людей от них самих.

Глава 17

На следующий день предстояло сделать очень много. Но начался он скверно. Вместе с моим утренним кофе меня ожидали два письма. Длинное, закапанное слезами и бурное письмо от Луизы. И оно выбило меня из колеи. Она испрашивала прощения, винила себя, умоляла еще раз дать ей возможность все объяснить. Ей стыдно того, что она наговорила. Только любовь ко мне, страх потерять меня толкнули ее настолько утратить власть над собой. Она ведь впервые в жизни была счастлива. Она умоляла меня встретиться с ней, выслушать ее, хотя бы ради того, чтобы мы могли расстаться друзьями. Не приду ли я? Если да, то она будет ждать меня в палаццо Корта в одиннадцать. Она больше не хочет бывать в нашей квартирке, она этого не вынесет, но палаццо будет пустым, и мы сможем поговорить там.

Я чуть было не смял письмо и не швырнул в камин, чтобы изгнать его из моих мыслей вместе с писавшей. Но лучшее во мне взяло верх. Ведь она по меньшей мере имела право на это, иначе все будет запачкано последними горькими словами. Я не собирался менять свое решение, но было бы подло и жестоко не исполнить ее просьбу. Она заслуживала этого. Да, я приду туда. И это будет конец.

Таким было мое решение, пока я не взял второе письмо. Оно было от Кардано.

«Дорогой Стоун, — начиналось оно. — После письма про Макинтайра пишу вам снова с кое-какой информацией, без сомнения пустяковой, но ничего больше я для вас узнать не сумел, и это единственная дополнительная новость, какой я могу вас снабдить.

Примерно день спустя после собрания „Лэрда“ я обедал у Джона Дилейна, редактора „Таймс“, и сидел рядом с миссис Джейн Невисон, очаровательной женщиной и супругой одного из его корреспондентов. Очень милая дама, которая доблестно старалась изображать интерес к финансовым проблемам, лишь бы поддерживать разговор. Я, в свою очередь, пытался найти, что сказать интересного для нее, а потому начал рассказывать ей о вашем пребывании в Венеции — она сказала о своем желании побывать в этом городе — и о ваших тамошних впечатлениях. Я упомянул, что даже есть люди, покупающие там недвижимость, и сослался на Олбермарлей и вашего друга, которому они поручили ремонт своего приобретения. Однако я едва успел начать, как ее лицо потемнело, а голос стал совсем ледяным.

Ей знаком этот мистер Корт, спросил я, заметив, как она отнеслась к моим словам. Я упомянул, что он произвел на вас благоприятное впечатление. Она ответила, что с ним не знакома, но одно время у нее служила женщина, на которой он женился. Крайне необычная история, и я изложу ее вам без приукрашиваний.

Когда мисс Луиза Чарлтон поступила к ним гувернанткой, сказала миссис Невисон, то казалась скромной и кроткой, доброй и заботливой с их двумя детьми. Они восхищались ее стойкостью, поскольку предыдущий ее наниматель обходился с ней ужасно. Она даже показала им багровые рубцы у локтей, оставленные веревкой, которой он исхлестал ее, когда она заявила о своем уходе. Однако произошло следующее. Мало-помалу семейный лад сменился злобными сварами. Супруги нападали друг на друга, потому что эта женщина роняла намеки на то, что они говорили за спиной друг друга. Дети, прежде горячо привязанные друг к другу, теперь ревниво ссорились. Родители ничего не понимали, пока не выяснилось, что их преданная гувернантка твердила девочке, что родители любят не ее, а только мальчика. И наоборот. К тому же обращалась она с ними предельно жестоко, но таким образом, что это долго оставалось незамеченным. Мальчик боялся темноты и тесных пространств, а потому, стоило ему досадить ей, в наказание он на часы запирался в гардеробе. Девочка подвергалась насмешкам, ей говорилось, что она уродлива, что никто никогда не будет ее любить. Дети были запуганы и не осмеливались пожаловаться родителям. Родители же опасались, что дети расстроятся, если потеряют гувернантку, которую так любят. Кончилось все это, когда она начала строить глазки молодому коллеге Невисона и принялась рассказывать ему, как жестоки и невыносимы ее наниматели. Как они бьют ее, морят голодом… Это было ошибкой, поскольку молодой человек был предан их семье и рассказал им о ее утверждениях. Тут все выплыло наружу, и она была сразу же уволена, однако продержалась она у них почти год, и, по-видимому, им всем понадобилось время, чтобы оправиться от пережитого. Последнее дошедшее до них известие о ней было, что она женила на себе этого вашего Корта. Как она сумела его поймать, миссис Невисон не знала, хотя и подозревала, что тут сыграли свою роль красочные рассказы об их зверствах. Она сказала, что, по ее мнению, Корт очень скоро раскается в своей глупости».