Падение короля - [30]

От пушечных выстрелов ветки лопались, как стекло. Люди прямо зверели и сходили с ума. Зато мы одержали великую победу. Сейчас королевская армия осаждает Стокгольм.

Временами сквозь тучи проглядывало апрельское солнышко. Путники насилу перебрались через Бельт — ветер дул, не переставая, и течение очень усилилось. Лошади испугались и чуть было не попрыгали за борт, пришлось их накрепко привязать. Высадившись на берег, Аксель вскинул голову и, принюхиваясь, сильно втянул в себя воздух.

— Вот и Ютландия! — сказал он. — Тут я еще никогда не бывал.

Миккель молчал. Аксель почувствовал, что рослый сухопарый ландскнехт задумался, верно, о чем-то своем. Аксель со стороны посматривал на своего спутника, и разглядывал шрамы, испещрившие его лицо загадочными письменами.

— Тут в Ютландии зарыт клад, и я его когда-нибудь добуду, — прокричал Аксель на скаку, когда они уже снова мчались галопом, так что ветер свистел в ушах.

Миккель повернул голову и рассеянно кивнул на его слова.

— Богатый клад!..

Обидевшись на Миккеля за недостаточное внимание к его словам, Аксель пришпорил своего коня; всадники мчались бок о бок, кони неслись во весь опор, пожирая дорогу. Аксель скакал с широко открытым ртом и пружинил ногами, делая много движений, Миккель же сидел мешковато, не делая усилий, чтобы приподняться на стременах; казалось, он даже не дышит.

По небу неслись густые тучи, то приоткрывая на бегу белесое негреющее солнце, то снова плотно смыкаясь. В стороне над мокрыми полями, борясь с ветром, летали вороны. Ветер гнул придорожные кусты. А далеко впереди, встав ногой на землю, двинулась навстречу путникам туча, и они въехали в крутящуюся тьму, в которой свирепо хлестал холодный дождь. На размокшую дорогу, обдающую грязью из-под копыт, обрушились плети дождя, от скачущих лошадей валил пар. Пар срывался с лошадиной шкуры и стелился позади, как дым степного пожара, уносимый ураганом. Так они скакали весь день.

НОВОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

В Ютландии путники остановились на постоялом дворе; было уже поздно, и давно пора бы ложиться спать, но Аксель опять завел речь о своем сокровище. Рассказ привлек внимание Миккеля, он слушал, поставив локти на стол и уперев подбородок в ладони, перед самым его лицом горела свеча; Аксель, рассказывая, наклонялся к нему через стол:

— Оно находится где-то посередине Ютландии, вот все, что я знаю, мне не хотелось кому-то показывать эту бумагу. А клад там большой, я каждый день о нем думаю, но пускай он себе еще полежит — к чему спешить, когда я и без того знаю, что дело верное. Придет время, и я найду человека, который мне прочитает, что там написано. Вот, погляди!

Аксель сунул руку под свой потертый камзол, покопался за пазухой и вынул грубую роговую ладанку, которую носил на шее. Показав ногтем, как она открывается, он объяснил, что внутри спрятан сложенный в несколько раз пергамент. Рассмотрев коробочку, Миккель перевел взгляд на лицо Акселя и убедился в том, насколько оно молодо — такая молодость почти граничит с невменяемостью. Взгляд его голубых глаз был, собственно, еще не вполне человеческим, в нем отсутствовало то сознательное выражение, которое присуще человеку, про которого известно, что его зовут Оле или там Иозеф, и который сам вполне отдает себе в этом отчет. Он был хорош собою — черные усики, простодушный рот, свежие краски, как будто тающие в окружающем воздухе. Зато рука у него была широкая, волосатая, самого недвусмысленного вида.

Аксель убрал ладанку на место и покивал головой:

— Вот так-то! — проговорил он, словно бы про себя. Миккель спросил, сколько ему лет.

— Двадцать два года, — сказал Аксель и посмотрел на Миккеля взглядом здравомыслящего человека. Затем он рассказал Миккелю, как он решил обставить дело, чтобы не остаться на бобах; беда была в том, что он не мог сам прочесть документа, он был написан по-еврейски.

Миккель вставил, что знает еврейский язык.

— Вот это да! — бросил Аксель, но между тем, перегнувшись через стол навстречу Миккелю, он с блестящими глазами продолжал приглушенным голосом свой рассказ:

— Я буду ждать удобного случая. Подожду, пока не встречу однажды ученого человека, хотя бы священника, которому недолго осталось жить, и буду следить за ним. И вот когда он уже будет при смерти, но еще не потеряет сознания, тогда я попрошу его прочесть мой листок. Так будет всего надежнее. А потом можно и не спешить. Когда захочу — приду, ковырну сапогом песок на краю какой-нибудь заброшенной плотины, или где там еще хранится мой клад — в кургане, может быть, или лежит в сундуке, зарытом под проезжей дорогой… И вот я достану оттуда широкий золотой ожерелок — полновесную вещь старинного червонного золота, что как жар горит. Сколько мне известно, меня ждет законное наследство. Оказывается, на мое имя положены были деньги, и немалые, которые я мог получить к своему двадцатилетию. Я их еще не востребовал, а записку я получил и того раньше, когда мне исполнилось восемнадцать, ее принес какой-то старичок. С тех пор я ее берегу. Небось не пропадет! Сверху должны лежать золотые перстни, а под ними, на самом дне, кожаный сверток, развернешь — а там шкатулка. На первый раз я выну один золотой ожерелок и возьму перстень с камнем, чтобы на пальце носить, с невиданным бриллиантом. А остальное пускай еще полежит, чтобы оно там множилось. Представляю себе, как драгоценные камни шевелятся в потемках, расползаются во все стороны и растут под землей. Мне только остается ковырнуть пальцем и вытащить их на свет. Золота мне не надо, деньги тоже не стану держать в кубышке, они у меня не залежатся; так и вижу — я еду, и денежки катятся. Я хочу побывать в Кёльне, и в