Падение Келвина Уокера - [26]

— Община свободных пресвитериан.

— В моей родне все методисты. А на эту работу вы как попали?

Келвин рассказал. Джонс задумался и потом спросил:

— Каковы ваши политические убеждения?

— Я еще не думал над этим. Меня в основном занимали философские проблемы.

— Очевидно, Ницше?

Келвин не без труда скрыл удивление. Он сказал:

— Да. Вы его читаете?

— Почитывал, только вступающему на общественное поприще не надо обольщаться таким чтением. Я не отрицаю его раскрепощающего действия, но разумнее опираться на что-нибудь поосновательнее. Почитайте-ка Шоу. Сейчас его недооценивают, однако его политические работы перебрасывают надежный мостик от Ницше к современной политэкономии. Потом я бы порекомендовал Кейнса, Уинтербима, разумеется, Кропфорда и Мейбл Сикерт-Ньютон. Но Уинтербим — всенепременно.

— Я запомнил.

— Несколько лет назад я сам написал книжонку — «Устройство мира в разорвавшейся Вселенной». Она отчасти идеалистична, но кое-какие мысли вы больше нигде не встретите. Книжка давно разошлась, но если хотите — я пришлю экземпляр.

Из жилетного кармашка Келвин вынул карточку и протянул со словами:

— Мой адрес.

Джонс спрятал карточку и сказал:

— Буду откровенен с вами, Келвин. В партии перебор с университетскими людьми. Мы не очень завлекательно выглядим. По нынешним временам вы чудо какое-то: башковитый самоучка, говорите как по писаному. Вы нам подходите.

— Мне нужно вступить в вашу партию?

— Пока — нет. Сначала закрепитесь здесь — это месяца три-четыре, может, больше. В былые времена известными становились на важных должностях, а при телевизионной демократии все наоборот. Хаверсэк вас еще не искал?

— Лорд Хаверсэк из Дича?

— Да.

— Нет, не искал. А почему он должен меня искать?

— Он любит умных людей. Я черкну ему пару слов. Он пригласит вас как-нибудь к обеду.

— Я… мм… думал, — осторожно сказал Келвин, — что вы антагонисты. В смысле политики.

Джонс хохотнул и встал со словами:

— Вот еще одна причина, почему вам не надо заниматься политикой, пока мы не скажем. Вам предстоит очень многому научиться, мой мальчик, но вы не догматик и научитесь быстро. Уверен в этом.

Направляясь к выходу, Джонс сказал:

— Вы не женаты?

— Нет… Пока что.

— Но кого-то присмотрели?

— Да.

— Она фотогенична?

— Очень.

— С хорошими манерами?

— Будут и манеры, выйди она за меня замуж.

— Так подтолкните ее. Фотогеничная жена с хорошими манерами дорогого стоит — в смысле рекламы. Вы играете в гольф?

— Нет… — И с мужественной решимостью: — Но хочу научиться.

— Надо. Из наших очень мало кто играет в гольф. Шотландец, играет в гольф, бывший галантерейный приказчик, имеет фотогеничную жену, яркая личность на телевидении — да такому цены не будет на следующих выборах. Цены не будет.

Когда они прощались в дверях, Келвин сказал:

— Вы не забудете прислать вашу книгу?

— Не волнуйтесь, я вас найду.

Келвин вышел на улицу, чувствуя в себе богатырские силы. Впервые в жизни он остановил такси. Разлегшись на сиденье, он молил бога, чтобы Джил смотрела передачу. Он знал, что общественное признание не слишком ее трогает, но обстоятельства складывались таким замечательным образом, что ничего невозможного для себя он не видел. И словно не катило по Лондону, а парило над городом, подобно орлу, его такси. Его приятно развлекло, как без единой фривольной мысли он вдруг ощутил сильнейшее возбуждение. Он был настолько упоен собой, что, взбежав по лестнице, не сразу даже воспринял оглашавшие мастерскую вопли.

В центре комнаты стояла миссис Хендон и кричала Джеку:

— Сегодня же! Съезжайте сегодня же!

Мастерская являла собой погром, среди которого уцелела редкая мебель. Стулья, телевизор, электрокамин, торшер, проигрыватель, посуда — все было добросовестно сокрушено, а холодильник и электропечь — грубо повержены. Джил с несчастным видом лежала на диване, уткнувшись лицом в спинку. Небрежно привалившись к столу и держа руки в карманах, Джек говорил:

— Хорошо. Завтра съедем.

— Я сказала: сегодня! Сегодня — или я зову полицию! Завтра приходите хоть с мусорной тачкой за своими пожитками, но ночевать вы здесь больше не будете.

— Имейте совесть, миссис Хендон.

— Он говорит мне про совесть! Очень мило. Очень даже мило. Так я вам скажу, почему не оставляю вас на ночь. Шум — это полбеды: я не хочу убийства в своем доме.

Миссис Хендон мягко тряхнула Джил за плечо и требовательно вопросила:

— Как вы себя чувствуете, милочка? Не нужно позвать доктора?

Не поворачиваясь, Джил слабо сказала:

— Оставьте меня в покое, пожалуйста. Оставьте в покое.

Миссис Хендон повернулась к Келвину, по лодыжки увязнувшему в месиве тюбиков с краской, книг, провизии и битых черепков. Она сказала:

— Вот, мистер Уокер, полюбуйтесь, что тут творится. Я его честно предупреждала — вы не дадите соврать, — предупреждала не раз и не два, но ему, дикарю, плевать на других. И сегодня же его здесь не будет — или я зову полицию. Вы можете остаться, мистер Уокер, и дамочка тоже, если хочет, я ее не выставляю на улицу, а вы, мистер Джек Уиттингтон, извольте убираться. Иначе я зову полицию.

Она прошла к выходу и оттуда выкрикнула:

— Чтоб ни минутой позже двенадцати, понятно?

Джек пожал плечами. Джил перекатилась на другой бок и села, убирая назад волосы и свободной рукой осторожно трогая красную распухшую щеку. Миссис Хендон широко раскрыла рот и глаза. Свирепо уставив на Джека взгляд и палец, она крикнула: