Падение Иерусалима - [62]

На площадь с обеих сторон хлынули сотни и тысячи бойцов; вокруг Марка и Халева началась самая яростная в тот день стычка. Люди гибли, но ни на шаг не отходили назад; хотя и в меньшинстве, римляне предпочитали скорее умереть, чем оставить своего любимого раненого начальника в руках жестоких врагов, евреи же слишком хорошо понимали ценность такой добычи, чтобы легко с нею расстаться. Так велико было взаимное ожесточение, что Марк и Халев скоро оказались погребёнными под телами павших. Всё новые и новые отряды евреев вступали в бой, но римляне сражались доблестно — плечо к плечу, щит к щиту, они медленно оттесняли врагов.

Но тут вдруг с запада к евреям пришло свежее подкрепление — человек триста — четыреста; со свирепыми криками они ударили на римлян с фланга. Начальник, который заменил Марка, понимая, какая над ними нависла опасность, и считая, что пусть лучше погибнет один префект, чем целый отряд, что означало бы сокрушительное поражение для войска цезаря, дал приказ к отступлению. Взвалив на себя раненых товарищей, легионеры медленно отступали, не обращая внимания на ливень сыплющихся на них копий и стрел: прежде чем евреи смогли их обойти, они уже успели укрыться за своими укреплениями. Видя, что их позиции неприступны и развить достигнутый успех всё равно не удастся, победители-евреи также отошли — но не к домам за башней, а к старой рыночной ограде, в тридцати — сорока шагах от них, которую они стали укреплять в блекнущем вечернем свете. Те из римлян, что лежали раненые на поле боя, видя, что на спасение нет никакой надежды, закалывались собственными копьями, не желая попасть в руки врагов, которые подвергнут их пыткам, а затем распнут. Была у них и ещё одна причина для самоубийства: декрет Тита провозглашал, что каждый захваченный в плен римлянин должен быть публично заклеймён позором и изгнан из рядов легиона; при повторном же пленении ему грозила смертная казнь или изгнание.

Марк с радостью последовал бы их примеру и тем самым — хотя тогда он этого не знал — избавил себя от тяжких мук и позора, но у него не было ни времени, ни оружия, к тому же он очень ослаб от поединка и потери крови, и, когда руки евреев извлекли его и Халева из-под груды поверженных тел, он был в беспамятстве. Евреи решили было, что он мёртв, но один из них, по роду своих занятий — лекарь, объявил, что он жив и, если отлежится, придёт в себя. Желая сохранить своего пленника живым, с тем чтобы впоследствии держать его заложником или казнить на виду у всей армии Тита, они втащили его в Старую башню, предварительно убрав оттуда своих раненых, кроме уже умерших. Оставив с ним стражу, хотя в ней и не было особой необходимости, во главе с торжествующим Халевом они отправились укреплять рыночную стену.

Мириам, которая наблюдала за всем происходящим, казалось, что её сердце разорвётся от боли и страха. Она видела, как её возлюбленный и Халев упали, сжимая друг друга в железных объятиях, видела ужасное столпотворение вокруг них. Видела она, и как их вытащили из-под горы убитых, и как Марка — жив ли он, мёртв ли, она не знала — внесли в башню и положили на пол.

   — Не убивайся так, — с глубоким состраданием шепнула Нехушта. — Господин Марк жив, не то они раздели бы его и бросили на площади. Повторяю, он жив, и они намерены держать его в плену, поэтому и не позволили Халеву, как он ни порывался, всадить в него меч.

   — В плену? — сказала Мириам. — Стало быть, его распнут, как и многих других, которых мы видели вчера на стене Храма?

Нехушта пожала плечами.

   — Может быть, — сказала она, — если он не покончит с собой... или если его не спасут...

   — Спасут? Как можно его спасти? — И не в силах совладать с горем, бедная девушка пала на колени и, соединив руки, запричитала: — О Иисусе, Которому я служу, научи меня, как спасти Марка! О Иисусе, я люблю его, хоть он и нехристианин, не могу его не любить, вразуми меня, как его спасти. А если кому-то из нас суждено умереть, возьми мою жизнь вместо его, возьми мою жизнь вместо его...

   — Перестань, — остановила её Нехушта. — Господь уже ответил на твою молитву. Смотри, Марк лежит рядом с лестницей, не более чем в двух-трёх шагах от потайной каменной двери, ведущей в подземелье. Если не считать нескольких мертвецов, в башне никого, кроме него, нет, оба часовых стоят снаружи, потому что там им светлее, а их пленник не вооружён и беспомощен, у него нет никаких шансов на побег. Если римлянин придёт в себя и сможет стоять на ногах, почему бы нам не втащить его в потайную дверь?

   — Но евреи могут нас заметить; если они раскроют тайну убежища, они перебьют всех ессеев за то, что те скрывают запасы еды.

   — Уж если мы окажемся за дверью, они ни за что не смогут нас найти, даже если у них и будет достаточно времени для поисков, — ответила Нехушта. — Прежде чем они успеют взломать дверь, можно будет закрыть каменную западню за ней, выбить подпорки из-под крыши каменной лестницы и завалить вход, а потом так затопить всё, что им не хватит и недели, чтобы проникнуть вглубь. Не беспокойся, ессеи приняли все меры предосторожности.