Падение царского режима. Том 1 - [29]

Соколов. – Его должность какая?

Хвостов. – Дежурный флигель-адъютант… Сестра Вырубовой (Пистолькорс) бывала, как ее сестра: она там пела дуэты с бывшей императрицей, пела английские романсы, – это я знаю, так как видел сам эти романсы… Она была сама не самостоятельной величиной, а так сказать – при Вырубовой. И к ней благосклонно относился Распутин, т.-е. – так говорят… Он на нее смотрел не как на политическую величину, и чрез нее никаких просьб не проводилось. Она просила меня одного флигель-адъютанта провести в вице-губернаторы… А между тем, будучи там (так как она пела дуэты), она имела возможность только намекнуть императрице или кому-нибудь другому, и этот флигель-адъютант был бы сделан губернатором, не только вице-губернатором… Настолько ее политическое влияние было мало, что я даже не обратил внимания на ее просьбу: это не была политическая величина. Там был еще близкий человек – Нилов, но он относился враждебно… Нилов – пьяный человек, и его любили за морскую грубость, потому что, будто бы, за этой грубостью скрывается правдивость, чистота: если человек груб, думают, что он правдив… Там всегда было искреннее страстное стремление услышать правду, но всегда нападали – то на Распутина, то на глупого морского волка… Потом – Саблин; мне представляется совершенно ясным, что это был человек преданный, но человек бедный… При дворе жить без средств трудно, а они не догадывались никогда для своих приближенных сделать в денежном отношении жизнь приличной, как это делалось раньше… Что же? Несчастный флигель-адъютант живет на две с половиной тысячи: ведь этого на чаи не хватает!… Лакеев, гоф-фурьеров сто человек: всем надо дать на чай – и как давать… Откуда взять? – Жалованья всего две с половиной тысячи; в чины их не производят, потому что сам император полковник и о чинах не думает; они отстали от своих сверстников, они только что в генералы произведены, а их сверстники давно уже генерал-лейтенанты!… Денег нет, – он и связывается с какими-нибудь господами: то с Манасевичем-Мануйловым, то с золотопромышленным обществом, или играет на бирже: нужно же как-нибудь промышлять!… Вот как мне кажется… А, может быть, Мануйлов его уловил…

Соколов. – А у самого Саблина политическая программа была?

Хвостов. – Не думаю… Политическая твердость и преданность – да: это человек исполнительный… Они выбирали таких людей, и положение их было трагическое. Говоришь одному, говоришь другому, – каждый с вами соглашается; но сказать там – никто не смеет!… Целый вечер – в шахматы, в шашки: могли бы сказать, но не смеют… При дворе было шестнадцать, семнадцать, приблизительно: Нарышкин, Долгорукий,[*] Бенкендорф, Мейендорф, и т.д. Каждый из них следил за другим с страшной ревностью и боялся, как бы другой не получил больше, чем, по военному чину, ему полагается. Эта слежка за тем, чтобы один через другого не перепрыгнул, не попал бы в министры двора, создавала полную нивелировку: никто не смеет ничего сказать, у каждого из них своя роль. Скажешь им что-нибудь, – они говорят: «Я только двери открываю!» или: «Я только в шахматы играю!»… И тот считался тактичнее, который о политике никогда не упоминал. По отношению к Распутину они делились на две части: все знали о нем, но некоторые вели знакомство и пытались на него опереться, а некоторые с ним совершенно не были знакомы… Так, например, Нарышкина, старая женщина, жившая здесь постоянно, когда с ней заговоришь о Распутине, то она говорит, что она такого не знает. Между тем она остается там служить… Ведь Тютчева, когда узнала о нем, не стала служить, а Нарышкина, которая знает о нем, видит его влияние, говорит: «Я не знаю, нет!… Я не знаю его, – я закрываю глаза»… Фредерикс, который видит, что Распутин ведет к гибели, когда ему говоришь об этом, отвечает: «Нет, я такого не знаю!… Я этого мужика не знаю»… – Таково желание: и оставаться там и, вместе с тем, закрывать глаза на подобные явления… Нилов, как мне передавали, пробовал действовать против Распутина… Но раз или два его оборвали, – и он перестал… Он стал вести свои дела насчет выпивки, не касаясь уже насчет политики… Воейков, единственный человек, который, как мне казалось, мог что-нибудь сделать; но и тот клялся, что он влиял, но из этого ничего не вышло… В последний раз (когда я получил отставку), я все ему объяснил, – он сказал мне: «Да, что же делать, мы все идем к гибели!»…

Соколов. – Вам известно его отношение к Германии с одной стороны, и к союзу нашему с Англией, Францией и Италией – с другой?

Хвостов. – Я с ним беседовал по этому поводу: он, в этом отношении, был определенно за войну… Может быть, потому, что он знал мое мнение…

Соколов. – Граф Фредерикс имел большое личное влияние на Царское Село?

Хвостов. – Бог его знает…

Соколов. – Может быть у него были другие лица, влиявшие на бывшего императора: его личный секретарь, чиновник для поручений?

Хвостов. – Я не знаю. Я знал только, что его дочь за Воейковым…

Соколов. – А лиц, окружавших Воейкова и Фредерикса, вы не знали?

Хвостов. – После меня появился какой-то Гротгус…[*]

Соколов. – А Гротгуса вы сами не знаете?