Падение ангела - [40]

Хонда сам встречался с теми, кого наметил на роль домашних учителей для Тору, он постарался выбрать талантливых студентов с приветливым, ровным характером, которые подавали бы хороший пример, но все-таки кое-что упустил: студента Фурудзаву, занимавшегося с Тору родным языком, всерьез заинтересовали мысли и характер ученика, и он, якобы заботясь о том, что тот устает от занятий, часто водил его по ближайшим кафе, а то и на дальние прогулки, а Хонда, обманутый этой показной приветливостью, был ему еще и благодарен.

Тору нравился Фурудзава, спокойно говоривший всякие гадости о Хонде. Но сам Тору никогда ему не поддакивал.

Как-то они вдвоем не спеша спустившись с холма Масагодзака в районе Хонго и, повернув у здания районной администрации налево, шли к Суйдобаси. Из-за работ по прокладке новой линии метро проезжая часть улицы была в ямах, везде стояли высокие башни, загораживая вид на парк развлечений Кораку, но сквозь изящную металлическую конструкцию американских горок, похожую на только что сплетенную и кое-где начавшую распускаться корзину, просвечивало небо, на котором уже проступал цвет ранних — был конец ноября — сумерек.

Они прошли мимо магазинчика спортивных призов, спортивного магазина, закусочной, где подают лапшу соба,[37] и вышли туда, откуда был виден вход в парк Кораку: арка в стене радужных цветов и два ряда бегущих справа налево беспрерывно мигающих лампочек. Обнаружили стенд с объявлением: «После 23 ноября в вечернее время не работаем». Значит, через несколько дней этого вечернего освещения уже не будет и небо вокруг перестанет казаться воспаленным.

— Ну, что? Может, покружимся в чашках — взболтнем мозги? — спросил Фурудзава.

— Ну-у, — неопределенно ответил Тору: он представил, как его будут крутить в этих чашках, крутить так, что вечерний пейзаж превратится просто в полосы света и мрака.

— Так что будем делать? Да ты не вешай носа, до экзамена еще девяносто два дня. Ты точно сдашь.

— Лучше пойдем в кафе.

— Ты какой-то дохлый.

Как раз напротив, где высилась похожая на огромную священную чашу, очерченную вечерним мраком, тень лежащих за третьей базой трибун бейсбольного поля, было кафе «Ренуар», Фурудзава привычно спустился вниз по знакомой ему лестнице.

Тору, шедший за Фурудзавой, обнаружил, что тут неожиданно просторно — стулья свободно стояли вокруг фонтана, расстояние между столиками тоже было приличным. Светло-коричневый ковер мягко поглощал спокойный свет. Посетителей было немного.

— Я и не думал, что совсем рядом с домом есть такие места.

— Тебя же берегут, как зеницу ока.

Фурудзава заказал два кофе, достал из кармана сигареты и предложил Тору. Тору с готовностью взял одну.

— Дома тяжело курить, приходится прятаться.

— Господин Хонда крут. Ты ведь не просто школьник. Запрещая тебе, ставшему членом общества, курить, он старается вернуть тебя к положению ребенка. Ты уж потерпи до двадцати лет. Поступишь в Токийский университет, расправишь крылья — отец только ахнет.

— Да, я тоже так думаю. Но это между нами. Фурудзава, слегка нахмурившись, сочувственно улыбнулся. Тору понимал, что Фурудзава, которому всего двадцать один, тщится строить из себя взрослого.

Фурудзава носил очки, когда он улыбался, на его круглом беззаботном лице у носа появлялись морщинки, и это делало его как-то по-особому обаятельным. Дужки его очков ослабли, и он постоянно кончиком указательного пальца подталкивал очки к переносице, выглядело это так, будто он непрерывно грозит себе пальцем. С большими руками и ногами, значительно крупнее Тору, этот бедный одаренный студент, сын железнодорожного служащего, где-то глубоко внутри прятал движения собственной души, напоминавшие шевеление огромной темно-красной креветки.

Фурудзава считал, что Тору, такому же, как он, бедному от рождения, повезло, и он, чтобы не упустить доставшегося ему богатства, несмотря на возраст, прилежно трудится и терпит — у Тору не было ни малейшего желания разрушить этот сложившийся у Фурудзавы образ.

Всякий свободен создать о тебе собственное впечатление. Свобода Тору с самого начала принадлежала другим. И только презрение он мог с полным основанием назвать своим.

— Я не знаю истинных намерений господина Хонды, но, наверное, он собирается сделать из тебя ученую белку. И все-таки тебе хорошо. Ты должен унаследовать огромное состояние, ты избавлен от труда суетливо, пачкая руки карабкаться к вершине по горе людского мусора. Но у тебя определенно должно быть самолюбие. Губительное самолюбие.

Тору собрался было ответить, что оно у него есть, но сдержался и только согласился:

— Да. — У него появилась привычка любой ответ один раз проговаривать про себя. Если понимаешь, что он слишком сладок, лучше проглотить самому.

В этот вечер его отец, Хонда, был приглашен на ужин к знакомому адвокату. Можно было где-нибудь перекусить с Фурудзавой и не спеша вернуться домой. Когда отец оставался дома, то что бы там ни было, а в семь часов Тору должен был ужинать вместе с ним. Иногда приглашались гости, и больше всего страданий Тору доставляли вечера, когда в гостях бывала Кэйко.

Тору выпил кофе, и взгляд его оживился. Но смотреть было особенно не на что. Он посмотрел на осадок, оставшийся от кофе на дне чашки. Это дно, такое же круглое, как окуляры зрительной трубы, было из толстого непрозрачного фаянса и не пропускало взгляд Тору дальше. Казалось, окружающее Тору общество аккуратно выставило на дне чашки свое белое фарфоровое дно.