Падди Кларк в школе и дома - [5]

, прочла воззвание вслух, указывая на каждое слово:

— В этот высокий час ирландский народ должен отвагой, и солидарностью, и готовностью детей своих пожертвовать собой ради общего блага оказать себя достойным великого предназначения, к которому его призываем. Подписано от имени и по поручению Временного правительства: Томас Дж. Кларк, Шон МакДиармада, Томас МакДонах, Падрайг Пирс, Имон Кент, Джеймс Коннолли, Джозеф Планкетт.

И мисс Уоткинс захлопала в ладоши, а мы захлопали вслед за нею и захохотали. Она зыркнула грозно, мы прекратили хохот и захлопали дальше.

Я обернулся к Джеймсу О'Кифу:

— Томас Дж. Кларк — мой дед родной. Передай дальше.

Мисс Уоткинс постучала bata по доске.

— Seasaígí suas[4].

И мы маршировали на месте, выйдя из-за парт.

— Clé — deas — clé deas — clé — [5]…

И стены сборного домика-времянки дрожали. За школой было несколько сборных домиков. Под ними интересно было ползать. Масляная краска на фасадах домиков облупилась от солнца, и мы слущивали её, как коросту. В нормальной, каменной школе нам не хватило класса. Только когда нас начал учить Хенно, год назад, мы перешли в нормальную школу. Мы обожали маршировать. Половицы под нами аж подпрыгивали. Мы топали с огромной силой, хоть и вразброд. Мисс Уоткинс заставляла нас шагать пару раз в день, когда считала, что мы что-то заленились.

Так мы маршировали, а мисс Уоткинс читала воззвание:

— Ирландцы и ирландки! Во имя Господа и минувших поколений, от которых восприняла древнюю национальную традицию, Ирландия нашими устами призывает детей своих под знамёна и выходит на бой за их вольность.

Марш разладился, мы шагали как попало, и мисс Уоткинс вынуждена была замолчать. Она постучала по доске:

— Suígí síos.[6]

Мина у неё сделалась разочарованная и кислая.

Кевин поднял руку.

— Мисс!

— Sea?[7]

— Мисс, а Падди Кларк говорит, что Томас Кларк, который на вымпеле, ему дедушка, мисс.

— Это он сейчас так сказал?

— Да, мисс.

— Патрик Кларк!

— Я, мисс.

— Встань, чтобы все тебя видели

Целую вечность я неуклюже выкарабкивался из-за парты.

— Томас Кларк — твой дедушка?

Я заулыбался.

Я спрашиваю, Томас Кларк — твой дедушка?

— Да, мисс.

— Который на вымпеле?

Мисс Уоткинс указала на Томаса Кларка, вышитого в углу вымпела. Он и вправду был похож на дедушку.

— Да, мисс.

— А где он живёт?

— В Клонтарфе, мисс.

— Где-где?

— В Клонтарфе, мисс.

— Поди сюда, Патрик Кларк.

За партами стояла гробовая тишина.

Она ткнула указкой в надпись под портретом Томаса Кларка.

— Прочти вслух, Патрик Кларк.

— Рас-рас-расстрелян британскими палачами третьего мая 1916 года…

— Что означает «расстрелян», Дермот Граймс, который ковыряется в носу и считает, что учительница его не замечает?

— Убили, надо понимать, мисс.

— Совершенно верно. И может ли Томас Кларк, расстрелянный в 1916 году, жить в Клонтарфе и быть твоим дедушкой, а, Патрик Кларк?

— Да, мисс.

Я с преувеличенным вниманием уставился на портрет.

— Ещё раз спрашиваю, Патрик Кларк: это твой дедушка?!

— Нет, мисс.

Три удара по каждой руке.

Вернувшись за парту (парты у нас были вроде театральных кресел), я не смог опустить сиденье. Руки прямо отсохли. Джеймс О'Киф пнул моё сиденье. Оно громко стукнуло, и я испугался, что сейчас получу от мисс Уоткинс добавки. Сел себе на руки — проверенное средство. Я не скрючился от боли только потому, что мисс Уоткинс не разрешала. Болело так, будто кисти рук напрочь отхлестнуло; а поскольку ремень был мокрый, через какое-то время разболится ещё хуже. Ладони потели как ненормальные. Ни звука. Я посмотрел на Кевина и осклабился, но застучал зубами. Лайам повернулся к Кевину, ждал его взгляда, его ухмылки.

Я любил дедушку Кларка больше, чем дедушку Финнегана. Бабушки Кларк уже не было в живых.

— Бабушка на небесах, — объяснял дедушка, — вкушает райское блаженство.

Когда мы навещали дедушку Кларка или он заходил к нам, мы всегда получали по полкроны. Однажды он даже приехал на велосипеде.

Раз вечером, когда по телевизору шёл «магазин на диване», я копался в ящиках комода. Нижний ящик так забили фотографиями, что, стоило дверь открыть, как они поползли на пол и рассыпались. Я собрал фотографии. Сверху лежал портрет дедушки Кларка и бабушки Кларк. Сто лет мы не ездили к дедушке в гости.

— Пап, а, пап?

— Что, сын?

— Когда мы поедем к дедушке Кларку?

Папаня стал странный, как будто бы потерял что-то, потом нашёл, а это оказалось совсем не нужно. Сел, вгляделся мне в лицо.

— Так дедушка Кларк же умер! Разве ты не помнишь?

— Не-а.

Я и правда не помнил.

Папаня взял меня на руки.

Руки у папани были огромные, пальцы длинные, но не толстые: можно было легко нащупать косточку. Одной рукой он барабанил по столу, а другой — держал, допустим, книжечку. Какие чистые, белые ногти! Только один грязный, а ведь у папани ногти длинней моих. На костяшках пальцев — морщины, от которых кожа вроде цемента, которым скрепляют кирпичи. Из каждой кожной поры, похожей на ямку, росла волосинка. Особенно густые тёмные волосы высовывались из-под манжет рубашки.

«Нагие и мёртвые» — так называлась книга. Но солдат на обложке был вполне живой и одетый в форму. Физиономия чумазая-чумазая. Американский солдат.