Падаль - [29]

- Верю, - шептал громко, страстно Иван и чувствовал как горячие слезы ласкали его щеки и разбитые губы; и не было конца этим слезам... - Верую!

* * *

Потом был долгий суд, а люди все набивались и набивались в зал. И, кажется, кто-то умер, а кого-то раздавили. Когда отвела рыдающая Марья от клетки Сашу и Иру, вновь нахлынули голоса, вновь взгляды полные презрения и злобы, к тому страшному трехликому, что сидело в клетке. Когда вошли судья зал взревел, так что вновь задрожали и прогнулись стекла - на этот раз в сторону зимних ветров. Судьи начали торжественными, безжалостными голосами долго говорить что-то...

- Ну что успокоился, дурак? - пахнул на него острым потом синекулачный детина. - Детка тебе сказочку про звездочку рассказала и успокоила. Ну-ну... Ну прямо ты ангелок у нас - слезки потекли, ручку стал ей целовать - да, точно ангелок! Теперь все хорошо - девчонка полоумная тебя любит. Ну и правильно - ты ведь для нее старался, да? Конечно она тебе благодарна, ты ведь ей жизнь спас, конечно она тебя долго будет помнить! А женка то не признала твоей заслуги. Небось уже замену тебе нашла, а?

У Ивана задергались разбитые скулы, он повернул было к детине голову, но тут пронзительный, дрожащий и плачущий голос старика поплыл над залом:

- Я вот хорошо помню. Нас то из деревни взяли в грузовик запихали - всех и женщин и детей... Тогда я и водителя увидел - вон он сидит, падаль, плачет! А нас то, кто бежать вздумал, того на месте и постреляли. Ну я то в грузовик полез, вот... Привезли ко рву, а там уж смрад такой - дышать нечем, и мухи так и жужжат! Там такой крик поднялся - думал с ума сойду! Я то на первой войне был - в пятнадцатом то газом нас травили, так выжил, и головой здоров был, а тут уж глядеть сил нет: всех прикладами бьют, кого раздевают. А вот... - старик заплакал и долго его плач звенел в тиши зала и в вое запредельного ледяного ветра, -... девочка, у нас такая девочка, Ирой звали... ну правнучка моя... Ее маму то прикладами всю разбили, а она к ней бросилась, да как с криками то поволочит за собой... Девочке то десять лет, а она мать тащит! И кричит! А гад то их, из кабину этого вытолкал и велит девочку ловить и смеется сам. Так он поймал ее, ирод, им на потеху поймал они смеются, и он смеется - плачет и смеется, падаль! А потом они Ирочку у него выхватили и штыками закололи... А он все смеялся... у-у! Меня то в бочок... я два дня с мертвыми лежал и на меня все новых сыпали, выбрался... спать не могу... один теперь... - старик вновь зарыдал и его увели.

Детина подтолкнул плачущего Ивана в бок:

- Ну ты ангелок! Растрогался то как, а! "Верю... верую" Я тебе скажу: слабак ты, я то хоть и в бога не верю, а если бы верил так не надеялся бы на прощение его. Тебе девчонка наплела чего-то про эти звездочки ты уши то и развесил...

- А они ведь есть, и сейчас над нами светят. - спокойно проговорил Иван и, поднявшись, загрохотал по всему залу, - Люди, война пройдет! Ведь, правда, пройдет! И вы любите этот мир; его есть за что любить, он прекрасен, и я его люблю! Я знаю, вы презираете меня, вы плюете в меня своими глазами, я не буду оправдываться, потому что признаю себя виновным. Я не смог справиться, попал в водоворот, ушел ко дну... Но, люди, смотрите в эту глубину... Господи, вам надо в нее смотреть и черпать для себя спокойствие... Я... Я - он задыхался, набирал в себя воздуха не в силах выдохнуть из себя это слово ибо многое, многое хотел в него вложить, и наконец закричал свободным голосом, так, как давно он уже не кричал, - Я люблю вас всех, люди! Господи, как же я вас люблю! Сколько же в вас добра лежит, люди! Как же вы несчастны запирая это добро друг от друга, а взглянули бы вы на одну девочку... делайте друг другу добро! Я люблю, господи, я так давно не любил и я так жажду теперь любить, все-все любить, всему, всякому делать добро. Это же жажда... ЛЮБЛЮ ВАС!!!

Спустя час его приговорили к расстрелу.

* * *

Наступила холодная, темная декабрьская ночь, мороз трещал в снегу и в воздухе, пробивал тела насквозь, а звезды сверкали ослепительно и спокойно.

Пятачок земли окруженный высокими стенами. Вот заскрипела в стене толстая и ржавая дверь. Вытолкали Ивана: он исхудал, оставшееся на нем белье болталось грязными, насквозь пропитанными кровью клочьями.

- К стене! - вздрагивая от ледяных игл, закричал кто-то, представляющийся в потемках черным облаком.

Иван, скрипя в снегу босыми ногами, подошел к стене и повернулся к своим палачам.

- Лицом к стене!

- Позвольте лицом к небу...

- А не один черт... давай ты кончай поскорее эту падаль! Целься и стреляй...

Иван был спокоен; спиной он чувствовал холод стены, а вот глазами хватался за свет звезд. И он поднял навстречу им руки и зашептал в душе молитву:

- Пролейся к земле радужными дождями, взойди колосьями, запой ветрами, о жизнь! О мире для всего сущего молю, о том чтобы ушла навсегда война... тут грянули тысячи громов и тело его разорвалось, а он все молил, протягивая к звездам руки, - Заполни своим светом всю землю. Дай им в сердца мира, чтобы возродилось все. А мне дай крылья, чтобы мог я увидеть и полюбить всю вселенную, все твое создание. Я жажду любить!