Падаль - [27]

- Что не нравиться?! - перед ним сидел, буравя его злобой, человек с сожженным лицом. В свете лампочки, казалось, что все черты его лица оплыли, как восковые. - Ты только в штаны не наложи - это не для тебя, хотя стоило бы! Это ОНИ все сделали, это ОНИ наших здесь терзали! Но мы то не ОНИ! Мы то им не уподобимся... хотя стоило бы тебя падаль! Знаешь зачем я привел тебя сюда, а?... А чтоб ты потом не отнекивался - вот смотри, все просто - здесь ОНИ наших рубили, долгими днями рубили... да... А ты, падаль, потом их отвозил. Это чтоб не пищал ты потом, что ничего не знал. Все ты знал, падаль! Не слепой ведь был, видел ведь все...

Иван опустил голову и дрожа от рвущегося из души желания вырваться отсюда прочь прошептал:

- А над нами сейчас светят звезды...

Удар в челюсть.

- Не притворяйся кретином! Ты все понимал! Ты за все в ответе! Ты!

- Она и сейчас над нами - эта великая глубина. Вы бы только посмотрели в нее! Только бы руку к ней протянули. А как представишь все эти миллиарды звезд... галактик!... Как представишь... - еще один удар, но для Ивана он был как поцелуй младенца. Захлебываясь кровью, не останавливаясь, он продолжал, - когда смотришь в нее, в глубь эту так дух захватывает и видишь, что земля наша лишь маленькая песчинка, против этого взирающего в самую душу нашу человеческую неба... А мы не смотрим, - еще один удар в основание носа - Иван повалился на пол, но его тут же подхватили и посадили обратно на стул. Брань... еще удары, потом вновь поток холодной воды, но он все говорил, - я, со своими маленькими страстишками ничтожество против этого купола. Да и все эти страсти - все, что владело нами - это все суеченье в кровавой нами же поднятой пыли...

Горячее от злобы дуло ударило его в лоб и выкрикнуло:

- Философ! До трех считаю: не заткнешься пристрелю...

* * *

Зал напоминал пещеру с грязными стенами; здесь было холодно - отопление, похоже, совсем не работало; также не хватало и света - льющаяся с потолка грязная световая каша выделывала на лицах людей глубокие тени, от чего все они становились похожими на мертвых. А людей в этот зал набилось огромное множество, они плотно расселись на лавках, столпились в проходах, но все же места не хватало. Толпились еще и в коридоре и оттуда продолжали напирать, все плотнее утрамбовывая массу в зале. Несмотря на холод, было душно и дышали часто; кашляли, ругались... На лицах стремительно сменялись эмоции: то радость, когда говорили об освободителях, то ненависть и презрение, готовность убивать - тогда косились на запертых у стены в ржавую железную клетку. Там сидели трое: детина с жирным лицом заросшим черной, похожей на иголки ежа, щетиной, с огромными кулачищими, синими и тоже распухшими; еще один, про которого можно бы сказать "человек без особых примет", если бы не слезы, которые он судорожно смахивал дрожащими руками; а третьим был Иван.

Он смотрел в грязное окно за которым бушевала плотная, беспрерывная стена снега - остальные, поглощенные спорами, яростью и восторгом не чувствовали, что здание сотрясается от каждого порыва, что стекла и стены едва выдерживают наваливающуюся на них тяжесть.

Неожиданно женские пальцы обвили прутья клетки, дернули их в глубину залы и пронзительный, не то женский, не то волчий вопль ворвался в Ивана; а он не в силах был повернуть к этой женщине голову, потому что знал, что это она ему кричит:

- Что сидишь то, рожа бесстыжая?! Ну посмотри на меня, посмотри - это я, мать Алеши! Что, не помнишь?! Да куда тебе - ты ведь стольких замучил, ирод. Ну посмотри на меня... Вот тебе! - звук плевка и хриплый, резкий, но и напуганный в то же время голос:

- Ты что плюешься то?! Ты че плюешься, то?! Думаешь меня в клетку тут эти посадили, так теперь, значит, можно все?! Меня выпустят ты пожалеешь, поняла? Ты поняла?!... А ты на меня что - судьям клеветать будешь?! Да я тебе поклевещу - ты у меня будешь знать!

Говорил человек с распухшими наполненными жестким посиневшим мясом кулаками. Иван посмотрел таки на мать и тут же отдернулся, вскрикнул: она смотрела сразу на троих сидящих в клетке, воспринимая их, как единое целое. Потом пересилил себя и медленно посмотрел в зал...

Целая тьма глаз, и все смотрят на него, как на бешеное животное, перегрызшее многих дорогих людей. Он никогда не видел столько устремленных на него, буравящих его глаз. "Падаль! Падаль!" кричал каждый из этих взглядов. "Как мы ненавидим тебя, какое же ты ничтожество! Мразь! Трус!" Увеличилась и стала расти стремительно головная боль, и хотелось отвести взгляд назад в снежную бурю... хотелось мучительно, сил не было поглощать в себя все эти яростные взоры, но он не отворачивал - нет, он смотрел, вглядывался в эти глаза и, чувствуя, как обрушивают они на него удары, вцепляются острыми клыками, рвут, терзают: "Падаль! Падаль!"

А он шептал им кротко: "Да, я был трусом. Я совершил много подлых дел и если вы считаете себя способными творить суд - так судите, вот я весь перед вами. Но над нами сейчас бесконечное небо звездами переливается... Что же вы пылаете здесь этой пустой ненавистью - все эти ваши страсти: ваша радость и ненависть - ничто против бесконечности. Хотел бы я чтобы вернулось все прежнее, и вы ведь хотите; и могли бы все к свету прийти, если бы только захотели, если бы только могли сказать друг другу.... Почему то все не так, как должно быть... все не так... Покой... что там Ирочка говорила о покое... Да, покой... молю о покое для всех вас, господи...