Пацифист. Берта - [7]

- В строй, рядовой Миляев!

Ои пошел вразвалочку и встал с краю. Но сержант передумал.

- Отставить. Выйти из строя!

Тот сделал шаг и остановился.

- Надо выходить из строя на два шага и повернуться кругом.- Серегин подошел к нему.- Прикажете еще раз из-за вас репетировать?

- Не прикажу. Идиотские приказания не в моем духе.

- Отставить разговоры!

- Ладно, молчу, как двоякодышащая рыба протоптер.

Жажда протеста нарастала, Женя понимал, что так поступать не разумно, глупо - это ведь только начало. В нагнетающемся темпе перебранки он ощутил неожиданно прилив вдохновения, которого иногда так не хватало у мольберта. Вот он, будоражащий нутро миг самовыражения и страсти! На необитаемом острове не возможен балет - искусству нужны зрители и аплодисменты.

Лысые зрители смотрели в упор по-разному. Ни аплодисментов, ни визга восторга.

- Стать в строй!

- Есть! - ответил по-военному Женя.

Шагнул вперед и стал в строй рядом со съежившимся Свинцицким, предоставив сцену младшему сержанту Серегину - главному режиссеру карантина.

«Федерико Фелини, удостоенный главного приза казармы- золотой фиксы».

- Смирно!

Заученный текст. Мотор. Камера! Дубль первый. А впереди их семьсот тридцать - мотор службы запущен на целых два года.

- На-п-прр-ра…во! На утренний кросс шагом - марш.

В дверях Серегин сказал Жене совсем незлобно:

- Зря в бутылку лезешь. Армия не забава, не таких, как ты, скручивала в бараний рог. Шелковым будешь.

А Жене было на все наплевать и было противно оттого, что не сдержался, оттого, что стоял как идиот перед идиотами, оттого, что паясничал. Вот тебе и гандийская сатьяграха (упорство в истине) . Какое уж тут, к черту, ненасильственное сопротивление, что значит упорство в истине, когда истины нет. В чем она? В этих кирзачах? В божественно-ритуальном пробеге каждое утро? Научи, старик Ганди, ты же Махатма, что значит великая душа…

На улице было свежо. Все аэродромное поле серебрилось росой, испарения легкой газовой тканыо висели над небольшим прудиком, вырытым у котельной, аз которого дизельный насос качал воду. Пожалуй, так рано Женя еще не вставал, а если и просыпался на даче, то минуту-другую слушал, пение птиц, а потом снова засыпал до обеда. Теперь, уже полностью разбуженный перебранкой, он ощутил неожиданный прилив сил, холодок пробежал по спине, даже интерес появился к этой пробуждающейся так рано жизни.

- Бего-ом!-скомандовал сержант и пояснил: - По этой команде руки должны быть согнуты в локтях. Марш!

Они побежали по грейдерной дороге, которой приехали сюда. Сапоги громко шлепали по слежавшейся за ночь пыли, не поднимая ее, потому что она была влажной от тумана. Впереди виднелась сияющая в утренних лучах маковка купола церкви, а из деревни доносились петушиный хор и лай собак.

На полдороге до поворота бегущие встретили стадо коров. Коровы шли быстро, подгоняемые пастухами, рогами нацелились прямо на солдат. Сбоку лаяла отчаянно собачонка, хватая отбившихся коров за лодыжки, и те пинали ее копытами.

- К-куда, ч-чертова душа! - ругался старик, замахиваясь палкой на буренку, норовившую убежать в свеклу.

- А-ну, зараза! - подкрикивал звонко мальчишка и тоже лупил палкой по ближайшему коровьему заду.

Сержант Серегин крикнул:

- Принять левее.

Строй свернул с дороги, перепрыгнул канаву и побежал дальше краем колхозного поля, наступая и вдавливая в землю молодую свеклу.

- Доброго здоровья, солдатики,- приветствовал бегущих старик и снял старый картуз.- Война началась? Чи шо?

- Маневры, дедушка Трофим,- ответил на бегу Серегин и снова оглянулся.- Не отставать, Миляев, не отставать!

Мальчишка остановился, завороженно глядя на бегущих солдат, и Женя успел увидеть в его глазах такой восторг, что даже не по себе стало. Чему тут восторгаться? Бегут как взмыленные лошади. Уже позади услышал восхищенное:

- Диду, як солдаты добре бигають!

После кросса была еще полоса препятствий - лабиринт, кирпичная стенка, траншея; потом перекладина, подтягивание из последних сил, потом наконец водные процедуры у умывальников, висевших в ряд на доске и наполненных водой суточным нарядом.

После такой «зарядки» силы были полностью истощены, хотелось упасть в траву и уснуть крепко, и крупнокалиберная перловка казалась тяжелой, словно и не каша это была, а пушечные ядра.

Занятия по общевоинским уставам проводил прапорщик Циба. Говорил занудливо, с местным акцентом, делая неправильные ударения в словах, и, может быть, только это, непривычно терзая слух, не давало возможности уснуть мертвым сном.

Впрочем, не только это. Неожиданно громко прапорщик командовал:

- Отделение, встать!

Все тотчас вскакивали, а однажды сонный Свинцицкий, тоже вскочивший вместе со всеми, вдруг рухнул плашмя между столов словно подрубленный. Это происшествие ненадолго оживило, но прапорщик оставался строг.

- Рядовой Свинцицкий! Сколько военнослужащих положено на одно очко?

Тот моргал глазами, не понимая, о каких таких очках говорит прапорщик, но надо было что-то отвечать, и он ответил.

- У меня зрение нормальное, я не ношу очки…

- Оно и видно,- шутил прапорщик.- Глаза как юбилейные полтинники.

Свинцицкий покраснел, опустил смущенно голову. У него глаза всегда грустные, белесые брови изогнуты страдальчески.