Оззи. Автобиография без цензуры - [11]
Волосы – это не проблема. А татуировки делать чертовски больно.
Сначала у меня на руке появился кинжал. Потом я научился делать татуировки сам при помощи иголки и туши. Всё, что нужно, – это взять крупную капельку туши на кончик иголки и воткнуть ее в кожу достаточно глубоко, чтобы тушь осталась внутри. В семнадцать лет я просидел целый день в парке Саттон – шикарном районе Бирмингема, – набивая буквы OZZY себе на пальцах. Вечером вернулся домой, чертовски довольный собой, но папа моей радости не разделил. Он побелел, увидев мои руки, и сказал: «Сынок, ты выглядишь как чертов идиот».
В 1964 году свершилось нечто невообразимое!
Я получил работу, которая мне нравилась.
Оказалось, что, несмотря на мои неудачи в освоении профессий сантехника, настройщика гудков, строителя и специалиста в области большой кучи других дерьмовых работ, у меня есть талант к убийству животных. Говорят, что после того, как среднестатистический человек попадает на скотобойню, он становится вегетарианцем. Возможно, но только не я. Мне там удалось многому научиться. Например, очень быстро я узнал, что не бывает цыплят в форме наггетсов и маленьких коров в форме гамбургеров. Животные – это большие вонючие штуки. Думаю, любой, кто ест мясо, должен посетить скотобойню хотя бы раз в жизни – просто чтобы знать, что там происходит на самом деле. Это кровища, вонища и прочая хрень.
Бойня, куда меня взяли, находилась в Дигбете, одном из старейших районов Бирмингема. Моей первой обязанностью было выгребать рвоту. Я должен был разрезать кучу овечьих желудков в углу, один за другим, чтобы вынуть оттуда полупереваренную пищу. Весь первый день я блевал как сукин сын. И очень долго мне не становилось легче. Целый месяц я блевал примерно каждый час. У меня все мышцы в животе горели. Иногда товарищи по работе подшучивали надо мной и подсовывали желудок забракованного животного – например старой больной овцы, мясо которой нельзя было есть. Как-то я взял такой желудок, и он лопнул прямо у меня в руках – гной и кровь забрызгали мне лицо. Ребята почему-то посчитали, что это чертовски забавно.
Но потом скотобойня стала мне нравиться. Вскоре я привык к вони, неплохо зарекомендовал себя на первой должности, я пошел на повышение и меня назначили забойщиком коров.
Это была чертова работенка. Я хочу сказать только одно – если вас когда-нибудь лягнет корова, вы все поймете. Когда одна из них заехала мне по правому шару, я думал, что левый выйдет из меня с кашлем.
Процесс начинается с того, что группа из пяти-шести мужиков связывает корову и ведет ее в комнату смерти. Животное поднимается по рампе, а я жду его с пневматическим пистолетом в руках. Пистолет заряжен пустым картриджем, который создает достаточное давление, чтобы выстрелить большим гвоздем типа круглой стамески прямо корове в мозг. Он устроен так, чтобы животное не почувствовало боли – кроме того момента, когда огромный чертов гвоздь проходит через его голову. Для того, чтобы выстрелить из этого пистолета, нужно стоять прямо рядом с коровой. Но если животное взбесилось, то вырубить его с первого раза никак не получится. При этом ни тебе, ни животному деваться все равно некуда. Не могу сказать, сколько раз мне пришлось биться насмерть с коровами на этой скотобойне. В одного быка мне пришлось выстрелить раз пять или шесть, пока он не упал – чертовски сильно взбесился. В какой-то момент я даже решил, что сам закончу свои дни в булке с кетчупом.
Когда корову вырубили, ей связывают ноги и привязывают к движущейся рельсе, которая поднимает животное вверх ногами и везет дальше по линии переработки. Следующий работник перерезает ей горло, и кровь стекает в специальный желоб внизу. Так что в конце концов животное умирает от потери крови. Однажды корова всё еще находилась в сознании, когда я прицепил ее к рельсе, но я-то этого не знал. Пока буренка болталась вверх ногами, она умудрилась лягнуть меня копытом в зад так, что я полетел лицом вниз прямо в кровавый желоб. Когда меня вытащили, я был похож на что-то из фильма ужасов. Моя одежда пропиталась кровью, ботинки хлюпали от нее, а волосы слиплись в ком. Да и нахлебался я этой жижи сполна.
Ведь по желобу течет не только кровь. В этой чертовой канаве еще много других неясных смердящих веществ. Я так провонял всем этим делом, что сидеть со мной в автобусе желающих не нашлось.
В Дигбете я занимал разные должности. Какое-то время специализировался на потрохах: вырезаешь у коровы желудок, кладешь его в большую тачку и замачиваешь на ночь. Поработал и «съемщиком каблуков» – отрезал коровам копыта. Потроха – это одно, но кто, черт возьми, будет есть чертовы копыта? Работал и забойщиком свиней. Говорят, что единственная часть свиньи, не пригодная к употреблению, – это ее визг, и это правда. Так или иначе, каждая часть этого животного становится продуктом. Моя работа заключалась в том, чтобы взять щипцы с губками на концах, намочить в воде, приложить к голове свиньи, нажать кнопку на ручке и убедиться, что животное вырубилось. И снова все это получалось у меня через раз, но всем было насрать. Иногда ребята издевались над свиньями и зверствовали нещадно. Зло, которое там творилось, напоминало плохой день в Освенциме. Иногда свиней живьем бросали в чан с кипящей водой. Или животные всё еще оставались в сознании, когда их помещали в печь, где на спинах сгорала щетина. О многом, что произошло в тех стенах, сегодня я жалею. Забить свинью для хорошего барбекю – одно дело. Но нет оправдания жестокости, даже если ты скучающий сопляк.
