Озорной Лермонтов - [6]

В широких креслах, в кофте белой,

В очках, недвижна, как гранит,

Слепая барыня сидит.

Она чепцом почти закрыта…

И мыслил пьяный волокита:

«Она, должно быть!.. Подойду!»

И вот, приближась с быстротою,

Он дерзновенною рукою

Хватил старушку за п…зду,

– Ага! Ну что? Попалась, душка!

– Ах! Боже мой! Да кто же тут?

– Марися, где ты? Эй, Андрюшка!

– Сюда, сюда, меня е…ут!

4

В тот самый миг со свечкой сальной

Всходил по лестнице мужик.

Вдруг слышит он: в господской спальной

Зовут на помощь, гам и крик!

Он дверь геройски отворяет,

Ударив кулаком сплеча,

И что ж, о небо! озаряет

Его дрожащая свеча?..

Худая мерзостная с…ака

В сыпи, заплатках и чирьях,

Вареного краснее рака,

Как круглый месяц в облаках,

Пред ним сияла!.. Свой огарок,

Смутясь немного, мой Андрей,

Перекрестясь, приставил к ней…

Не вкусен князю был припарок,

И он немедля с языка

Спустил лихого е…ука.

5

Меж тем мужик схватил дубину

И лезет к князю… Тот назад…

Увы, на княжескую спину

Удары сыплются как град!

– Эй, господа… Ко мне! Скорее!..

– Попался курвин сын… постой,

В другой раз будешь поумнее!

Вот раз тебе, а вот другой!

– Ты знаешь ли, я князь!

– Вот штука!

Когда ж князья е…ут старух! —

– Пусти же! – Вишь какой петух!

– Е…ена мать! – Вперед наука!

Трещит окно, трясется дом,

Шум, грохот, стулья вверх ногами,

Удары вслед за е…уками

Летят, встречаются – содом!

И видит князь: в чуланчик темной

Открыта дверь – туда скорей.

За ним с дубиною огромной

И со свечой спешит Андрей.

В окно сквозь щели ветер свищет,

Дрянная утварь на полу…

Мужик врага повсюду ищет

И видит: что-то там в углу!

Но только неуч размахнулся,

Вдруг точно черт его схватил.

Остановился, заикнулся

И тихо руку опустил.

В шинели, с грозною шматиной,

Марисю обхватя рукой,

Пред ним, кидая взгляд орлиный,

Стоял Лафа, улан лихой!

Огромный, красный прыщ звездою

Блистал среди его чела;

С х…я тягучею струею

Еще зае…ина текла.

Закрыв глаза, младая дева,

Бледна и трепетна, как Ева,

Когда архангел Михаил

Ее из рая проводил,

Прижавшись к страшному улану,

В рубашке, спущенной с груди,

Шептала: «Боже! Ах, не стану…

Не бей, Андрюша, погоди!»

6

Ужасней молнии небесной,

Быстрее смертоносных стрел,

Лафа оставил угол тесный

И на злодея налетел;

Дал в зубы, сшиб его ногою,

Ему на горло наступил;

– Где ты, Барятинский, за мною!

Кто против нас? – он возопил.

И князь, сидевший за лоханкой,

Выходит робкою стопой,

И с торжествующей осанкой

Лафа ведет его домой.

Как шар, по лестнице скатился

Наш голож…пый купидон,

Ворчал, ругался и бесился

И, морщась, спину щупал он.

7

Но в ту же ночь их фактор смелый,

Клянясь доставить ящик целый,

Пошел Какушкин со двора

С пригоршней целой серебра.

И по утру смеялись, пили

Внизу, как прежде… а потом?..

Потом?! Что спрашивать? Забыли,

Как забывают обо всем.

Лафа с Марисей разошелся;

Князь мужика простил давно,

И за разбитое окно

С старухой щедро он расчелся

И, от друзей досаду скрыв,

Остался весел и счастлив.

8

Промчались дни… Марися, где ты?

Где губишь ты младые леты?

Она исчезла!.. Никогда

Мы не найдем ее следа.

Как храм, лишась своей святыни,

Уныл наш бедный гошпиталь;

Он стал мрачней ночной пустыни…

Смешно вздыхать… а, право, жаль!

Ода к нужнику

О ты, вонючий храм неведомой богини!

К тебе мой глас… к тебе взываю из пустыни,

Где шумная толпа теснится столько дней,

И где так мало я нашел еще людей.

Прими мой фимиам, летучий и свободный,

Незрелый, слабый цвет поэзии народной.

Ты покровитель наш, в святых стенах твоих

Я не боюсь врагов завистливых и злых.

Под сению твоей не причинит нам страха

Ни взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха.

Едва от трапезы восстанут юнкера,

Хватают чубуки, бегут, кричат: пора!

Народ заботливо толпится за дверями.

Вот искры от кремня посыпались звездами,

Из рукава чубук уж выполз, как змея,

Гостеприимная отдушина твоя

Открылась бережно, огонь табак объемлет,

Приемная труба заветный дым приемлет.

Когда ж Ласковского приходит грозный

глаз,

От поисков его ты вновь спасаешь нас,

И ж…па белая красавца молодого

Является тебе отважно без покрова.

Но вот над школою ложится мрак ночной,

Клерон уж совершил дозор обычный свой,

Давно у фортепьян не раздается Феня…

Последняя свеча на койке Баловеня

Угасла, и луна кидает бледный свет

На койки белые и лаковый паркет.

Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени

Скользят по камере к твоей желанной сени.

Вошли… и в тишине раздался поцелуй.

Краснея, поднялся, как тигр, голодный х…й.

Хватают за него нескромною рукою,

Прижав уста к устам, и слышно:

«Будь со мною,

Я твой, о милый друг, прижмись ко мне

сильней,

Я таю, я горю…» – и пламенных речей

Не перечтешь. Но вот, подняв подол

рубашки,

Один из них открыл атласный зад и ляжки.

И восхищенный х…й, как страстный сибарит,

Над пухлой ж…пою надулся и дрожит.

Уж сблизились они, еще лишь миг единый…

Но занавес пора задернуть над картиной.

Пора, чтоб похвалу неумолимый рок

Не обратил бы мне в язвительный упрек.

Ода Тизенгаузену

Не води так томно оком,

Круглой ж…пой не верти,

Сладострастьем и пороком

Своенравно не шути.

Не ходи к чужой постели

И к своей не допускай,

Ни шутя, ни в самом деле

Нежно рук не пожимай.

Знай, прелестный наш чухонец,

Юность долго не блестит,

Хоть любовник твой червонец

Каждый раз тебе дарит.

Знай, когда рука Господня

Разразится над тобой,

Все, которых ты сегодня