Озорной Лермонтов - [15]

Он к Дуне молча подошел

И на лицо ее навел

Взор, отуманенный тоскою;

Потом стал длинный ус крутить,

Вздохнул и начал говорить:

XXXVI

«Я вижу, вы меня не ждали —

Прочесть легко из ваших глаз;

Ах, вы еще не испытали,

Что в страсти значит день, что час!

Среди сердечного волненья

Нет сил, нет власти, нет терпенья!

Я здесь – на все решился я…

Тебе я предан… ты моя!

Ни мелочные толки света,

Ничто, ничто не страшно мне;

Презренье светской болтовне —

Иль я умру от пистолета…

О, не пугайся, не дрожи;

Ведь я любим – скажи, скажи!..»

XXXVII

И взор его притворно скромный,

Склоняясь к ней, то угасал,

То, разгораясь страстью томной,

Огнем сверкающим пылал.

Бледна, в смущенье оставалась

Она пред ним… Ему казалось,

Что чрез минуту для него

Любви наступит торжество…

Как вдруг внезапный и невольный

Стыд овладел ее душой —

И, вспыхнув вся, она рукой

Толкнула прочь его: «Довольно,

Молчите – слышать не хочу!

Оставите ль? я закричу!..»

XXXVIII

Он смотрит: это не притворство,

Не шутки – как ни говори, —

А просто женское упорство,

Капризы – черт их побери!

И вот – о, верх всех унижений! —

Штаб-ротмистр преклонил колени

И молит жалобно; как вдруг

Дверь настежь – и в дверях супруг.

Красотка: «Ах!» Они взглянули

Друг другу сумрачно в глаза;

Но молча разнеслась гроза,

И Гарин вышел. Дома пули

И пистолеты снарядил,

Присел – и трубку закурил.

XXXIX

И через час ему приносит

Записку грязную лакей.

Что это? чудо? Нынче просит

К себе на вистик казначей,

Он именинник – будут гости…

От удивления и злости

Чуть не задохся наш герой.

Уж не обман ли тут какой?

Весь день проводит он в волненье.

Настал и вечер наконец.

Глядит в окно: каков хитрец —

Дом полон, что за освещенье!

А все засунуть – или нет? —

В карман на случай пистолет.

XL

Он входит в дом. Его встречает

Она сама, потупя взор.

Вздох полновесный прерывает

Едва начатый разговор.

О сцене утренней ни слова.

Они друг другу чужды снова.

Он о погоде говорит;

Она «да-с, нет-с» – и замолчит.

Измучен тайною досадой,

Идет он дальше в кабинет…

Но здесь спешить нам нужды нет,

Притом спешить нигде не надо.

Итак, позвольте отдохнуть,

А там докончим как-нибудь.

XLI

Я жить спешил в былые годы,

Искал волнений и тревог,

Законы мудрые природы

Я безрассудно пренебрег.

Что ж вышло? Право, смех и жалость!

Сковала душу мне усталость,

А сожаленье день и ночь

Твердит о прошлом. Чем помочь?

Назад не возвратят усилья.

Так в клетке молодой орел,

Глядя на горы и на дол,

Напрасно не подъемлет крылья —

Кровавой пищи не клюет,

Сидит, молчит и смерти ждет.

XLII

Ужель исчез ты, возраст милый,

Когда все сердцу говорит,

И бьется сердце с дивной силой,

И мысль восторгами кипит?

Не все ж томиться бесполезно

Орлу за клеткою железной:

Он свой воздушный прежний путь

Еще найдет когда-нибудь,

Туда, где снегом и туманом

Одеты темные скалы5,

Где гнезда вьют одни орлы,

Где тучи бродят караваном!

Там можно крылья развернуть

На вольный и роскошный путь!

XLIII

Но есть всему конец на свете,

И даже выспренним мечтам.

Ну, к делу. Гарин в кабинете.

О чудеса! Хозяин сам

Его встречает с восхищеньем,

Сажает, потчует вареньем,

Несет шампанского стакан.

«Иуда!» – мыслит мой улан.

Толпа гостей теснилась шумно

Вокруг зеленого стола;

Игра уж дельная была,

И банк притом благоразумный.

Его держал сам казначей

Для облегчения друзей.

XLIV

И так как господин Бобковский

Великим делом занят сам,

То здесь блестящий круг тамбовский

Позвольте мне представить вам.

Во-первых, господин советник,

Блюститель нравов, мирный сплетник,

……………………………………………………………

……………………………………………………………

А вот уездный предводитель,

Весь спрятан в галстук, фрак до пят,

Дискант, усы и мутный взгляд.

А вот, спокойствия рачитель,

Сидит и сам исправник – но

Об нем уж я сказал давно.

XLV

Вот, в полуфрачке, раздушенный,

Времен новейших Митрофан,

Нетесаный, недоученый,

А уж безнравственный болван.

Доверье полное имея

К игре и знанью казначея,

Он понтирует, как велят, —

И этой чести очень рад.

Еще тут были… но довольно,

Читатель милый, будет с вас.

И так несвязный мой рассказ,

Перу покорствуя невольно

И своенравию чернил,

Бог знает чем я испестрил.

XLVI

Пошла игра. Один, бледнея,

Рвал карты, вскрикивал; другой,

Поверить проигрыш не смея,

Сидел с поникшей головой.

Иные, при удачной талье,

Стаканы шумно наливали

И чокались. Но банкомет

Был нем и мрачен. Хладный пот

По гладкой лысине струился.

Он все проигрывал дотла.

В ушах его «дана», «взяла»

Так и звучали. Он взбесился —

И проиграл свой старый дом

И все, что в нем или при нем.

XLVII

Он проиграл коляску, дрожки,

Трех лошадей, два хомута,

Всю мебель, женины сережки,

Короче – все, все дочиста.

Отчаянья и злости полный,

Сидел он бледный и безмолвный.

Уж было за полночь. Треща,

Одна погасла уж свеча.

Свет утра синевато-бледный

Вдоль по туманным небесам

Скользил. Уж многим игрокам

Сон прогулять казалось вредно,

Как вдруг, очнувшись, казначей

Вниманья просит у гостей.

XLVIII

И просит важно позволенья

Лишь талью прометнуть одну,

Но с тем, чтоб отыграть именье

Иль «проиграть уж и жену».

О страх! о ужас! о злодейство!

И как доныне казначейство

Еще терпеть его могло!

Всех будто варом обожгло.

Улан один прехладнокровно

К нему подходит. «Очень рад, —

Он говорит, – пускай шумят,

Мы дело кончим полюбовно,

Но только чур не плутовать —

Иначе вам несдобровать!»