Озорной Лермонтов - [11]

В саду, в беседке темной и сырой,

Лежал полураздетый наш герой

И размышлял о тайне съединенья

Двух душ – предмет, достойный

размышленья.

93

Вдруг слышит он направо, за кустом

Сирени, шорох платья и дыханье

Волнующейся груди, и потом

Чуть внятный звук, похожий на лобзанье.

Как Саше быть? Забилось сердце в нем,

Запрыгало… Без дальних опасений

Он сквозь кусты пустился легче тени.

Трещат и гнутся ветви под рукой.

И вдруг пред ним, с Маврушкой молодой

Обнявшися в тени цветущей вишни,

Иван Ильич… (Прости ему Всевышний!)

94

Увы! покоясь на траве густой,

Проказник старый обнимал бесстыдно

Упругий стан под юбкою простой

И не жалел ни ножки миловидной,

Ни круглых персей, дышащих весной!

И долго, долго бился, но напрасно!

Огня и сил лишен уж был несчастный.

Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть),

Поправил брюки и пустился в путь,

Оставив тут обманутую деву,

Как Ариадну, преданную гневу.

95

И есть за что, не спорю… Между тем

Что делал Саша? С неподвижным взглядом,

Как белый мрамор холоден и нем,

Как Аббадона грозный, новым адом

Испуганный, но помнящий эдем,

С поникшею стоял он головою,

И на челе, наморщенном тоскою,

Качались тени трепетных ветвей…

Но вдруг удар проснувшихся страстей

Перевернул неопытную душу,

И он упал как с неба на Маврушу.

96

Упал! (Прости невинность!) Как змея,

Маврушу крепко обнял он руками,

То холодея, то как жар горя,

Неистово впился в нее устами

И – обезумел… Небо и земля

Слились в туман. Мавруша простонала

И улыбнулась; как волна, вставала

И упадала грудь, и томный взор,

Как над рекой безлучный метеор,

Блуждал вокруг без цели, без предмета,

Боясь всего: людей, дерев и света…

98

Два месяца прошло. Во тьме ночной

На цыпочках по лестнице ступая,

В чепце, платок накинув шерстяной,

Являлась к Саше дева молодая;

Задув лампаду, трепетной рукой

Держась за спинку шаткую кровати,

Она искала жарких там объятий.

Потом, на мягкий пух привлечена,

Под одеяло пряталась она;

Тяжелый вздох из груди вырывался,

И в жарких поцелуях он сливался.

99

Казалось, рок забыл о них. Но раз

(Не помню я, в который день недели), —

Уж пролетел давно свиданья час,

А Саша все один был на постели.

Он сел к окну в раздумье. Тихо гас

На бледном своде месяц серебристый,

И неподвижно бахромой волнистой

Вокруг его висели облака.

Дремало все, лишь в окнах изредка

Являлась свечка, силуэт рубчатый

Старухи, из картин Рембрандта взятый,

100

Мелькая, рисовался на стекле

И исчезал. На площади пустынной,

Как чудный путь к неведомой земле,

Лежала тень от колокольни длинной,

И даль сливалась в синеватой мгле.

Задумчив Саша… Вдруг скрипнули двери,

И вы б сказали – поступь райской пери

Послышалась. Невольно наш герой

Вздрогнул. Пред ним, озарена луной,

Стояла дева, опустивши очи,

Бледнее той луны – царицы ночи…

101

И он узнал Маврушу. Но – Творец! —

Как изменилось нежное созданье!

Казалось, тело изваял резец,

А Бог вдохнул не душу, но страданье.

Она стоит, вздыхает, наконец

Подходит и холодными руками

Хватает руку Саши, и устами

Прижалась к ней, и слезы потекли

Все больше, больше и, казалось, жгли

Ее лицо… Но кто не зрел картины

Раскаянья преступной Магдалины?

103

И долго молча плакала она.

Рассыпавшись на кругленькие плечи,

Ее власы бежали, как волна.

Лишь иногда отрывистые речи,

Отзыв того, чем грудь была полна,

Блуждали на губах ее; но звуки

Яснее были слов… И голос муки

Мой Саша понял, как язык родной;

К себе на грудь привлек ее рукой

И не щадил ни нежностей, ни ласки,

Чтоб поскорей добраться до развязки.

104

Он говорил: «К чему печаль твоя?

Ты молода, любима, – где ж страданье?

В твоих глазах – мой мир, вся жизнь моя,

И рай земной в одном твоем лобзанье…

Быть может, злобу хитрую тая,

Какой-нибудь… Но нет! И кто же смеет

Тебя обидеть? Мой отец дряхлеет,

Француз давно не годен никуда…

Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!»

Мавруша, крепко Сашу обнимая,

Так отвечала, медленно вздыхая:

105

«Послушайте, я здесь в последний раз.

Пренебрегла опасность, наказанье,

Стыд, совесть – все, чтоб только видеть вас,

Поцеловать вам руки на прощанье

И выманить слезу из ваших глаз.

Не отвергайте бедную, – довольно

Уж я терплю, – но что же?.. Сердце вольно…

Иван Ильич проведал от людей

Завистливых… Все Ванька ваш, злодей, —

Через него я гибну… Все готово!

Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово!

106

Для вашего отца впервые я

Забыла стыд, – где у рабы защита?

Грозил он ссылкой, Бог ему судья!

Прошла неделя, – бедная забыта…

А все любить другого ей нельзя.

Вчера меня обидными словами

Он разбранил… Но что же перед вами?

Раба? игрушка!.. Точно: день, два, три

Мила, а там? – пожалуй, хоть умри!..»

Тут началися слезы, восклицанья,

Но Саша их оставил без вниманья.

107

«Ах, барин, барин! Вижу я, понять

Не хочешь ты тоски моей сердечной!..

Прощай, – тебя мне больше не видать,

Зато уж помнить буду вечно, вечно…

Виновны оба, мне ж должно страдать.

Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, —

Целуй, где хочешь, для последней ночи!..

Чем свет меня в кибитке увезут

На дальний хутор, где Маврушу ждут

Страданья и мужик с косматой бородою…

А ты? – вздохнешь и слюбишься с другою!»

108

Она заплакала. Так или нет

Изгнанница младая говорила,

Я утверждать не смею; двух, трех лет

Достаточна губительная сила,

Чтобы святейших слов загладить след.