Озорная классика для взрослых - [14]

как добрый мерин ржал:

«Ах! батюшка, пожар, государь ты мой, пожар!»

Громовый как попа ударил тут удар.

Он выбежал тот час с своею попадьёю.

«Где? Что горит, – кричал,—

что сделалось с тобою?»

А чтоб огонь залить,

водою потушить,

поп тот час за ведром метался

и принимался.

Но бешеный одно кричать лишь продолжал:

«Ах! батюшки, пожар! государь мой, пожар!»

«Пожалуй, свет, постой, и что, скажи, пылает? —

спросил его тут поп, – не мой ли дом сгорает?

И нет ли где огня

на кровле у меня?»

«Ах! нету, батюшка,» – кричит ему детина

«Да что ж и где?»

«Не видишь? – отвечал. – Горит моя шматина.

И так же у твоей у матушки в п…зде.

Не можно, батюшка, залить сей жар водою.

Подобно молнии огонь.

Так сжалься ты со мной

и также с попадьею.

Не тронь ты нас, не тронь.

Вели спустить мой х…й ты с матушкиной п…здой,

то пустит дождь в п…зде елда,

елду ж обмочит в моч п…зда,

и общу так беду

я х… свой затушу, а матушка п…зду».

«Дурак ты, глуп, как х…й, е…на мать, детина,

давно бы так сказал,—

тут поп ему вскричал.—

Скорей такой огонь потушит вот дубина!»

Истинное покаяние

Попу раз на духу

покаялся подъячий,

что ё… его сноху.

«Ах, в рот те, х…й собачий,—

в сердцах вскричал наш поп,—

напал ты на кого!

За это б я тебя,

на старость несмотря,

ошмарил самого.

Да как её ты ё…?

«Того-то и боюсь,

и вам сказать не смею.

У…б её, винюсь,

я стоючи за нею».

«Ах, мерзкий человек,

во весь ты проклят век!

Простить тебя нельзя

простым нам, иереям.

Ведь в гузно еть – стезя

одним лишь архиереям».

«Я, батюшка, во всём

покаюся в сей час.

Не вижу я одним,

другой подбили глаз.

А некто мне сказал,

что в гузно лишь хвачу,

глаза тем залечу.

Вот в грех я и попал».

В ответ сказал наш поп:

«Всего б тебя раз…б,

мошенника, в клочки.

Когда б то было так,

е…на мать, дурак

носил ли б я очки?»

Госпожа и парикмахер

Не сила иногда пылающей любви,

которая у нас в крови

колеблет постоянство,

смягчает и пространство,

старух и стариков в соблазн ведёт

и всех умы под власть берёт,

а нечто есть ещё сто крат любови слаще,

что в заблуждение людей приводит чаще.

То некоторый род нежнейшей сласти той,

что названа у нас девичьей красотой.

Девица ту красу в один раз потеряет,

потом к забаве дверь мужчинам отворяет.

Любовь быть без сего не может горяча,

как без огня свеча.

А в сласти ж без любви приятность одинака.

Утешна сладость всяка.

Изображение одно тех нежных дум

в восторг приводит дух и затмевает ум,

а сладость нежная любви не разбирает.

Нередко и пастух с дворянкою играет.

Тут нет любовничьих чинов

ниже приятных слов.

Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков.

Но только ли того бывает вся суть в мире —

пол женский жертвует венериной кумире

и утешает жен не муж, а кто иной,

хороший и дурной:

боярыню – чернец, француз – графиню

иль скороход – княгиню.

И со сто есть таких примеров, не один.

Мужик ту веселит, какую господин.

Всех чаще у госпож те в милости бывают,

которы учат их петь или танцевать,

или на чем играть,

иль кои волосы им нежно подвивают.

У барынь лишь одних то введено в манер,

чтоб сладость без любви вкушать. Вот сей пример!

К боярыне богатой

ходил щеголеватый

уборщик волосов.

Не знаю, кто таков.

Ходил дней десять к ней иль уже три недели.

Он часто заставал её и на постели.

А барыня, хотя б была непригожа,

да имя – госпожа.

И новомодные уборы и наряды,

умильные их взгляды,

приятная их речь

и в нечувствительном возмогут кровь зажечь.

O, коль приятно зреть госпож в их беспорядке,

когда они лежать изволят на кроватке!

Приятный солнца луч сквозь завесы блестит,

боярыня не спит.

Вдова её тогда иль девка обувает,

чулочки надевает.

Какая это красота!

Сорочка поднята

и видна из-под ней немножко

одна прекрасна ножка.

Другая вся видна лежит.

Наружу нежно тело.

О, непонятно дело!

Лишь только чьим глазам представится сей вид,

приятным чувством мысль в минуту усладит.

Потом боярыня, с постели встав спокойно,

куда ни вскинет взор,

всё в спальне у неё стоит в порядке, стройно.

С сорочкою одна, у девок весь убор,

там держит кофешенк ей чашку шоколаду,

тут с гребнем перюкьер, все люди наподбор.

И повеленья ждут все от её взгляду.

Кто ж в спальню допущён быть должен очень смел,

коль в милость к госпоже желает повтереться,

так чтоб ухватки все те нужные имел,

каким лишь льзя от барынь понагреться.

Французы смелостью доходят до всего

и в пышну входят жизнь они из ничего.

Из наций всех у нас в народе

французы больше в моде.

А этот перюкьер несмел был и стыдлив,

не так, как оный сорт людей живёт поворотлив.

Благопристойность им всегда-то наблюдалась,

когда боярыня поутру одевалась

и обувалась.

Из спальни в те часы он уходил,

чем барыню на гнев нередко приводил.

Но гнев её тогда был только до порога.

Прошло недель немного.

Уборщик к этому как-нибудь попривык

и стал не дик.

Из спальни не бежит он в комнату другую,

когда зрит госпожу в сорочке иль нагую.

Тогда-то госпожа уборщику тому

такое дело поручила

и научила

мужчине одному

пересказать о том, что им она пленилась,

а говоря, сама в лице переменилась.

Вид ясно показал, что дело о пустом,

и нужда ей не в том.

Мысль женской слабости

не может утаиться,

когда она каким вдруг чувством

воспалится.

Стремление её всё взор изображал,

что жар в ней умножал.

Тут руку госпожа уборщику пожала,

амурный знак дала,

но ей в смущении сего казалось мало,