Ожидание исповеди - [15]

От Вадима Белкина я также узнал, что в 1995 году в журнале "Вопросы истории" была напечатана статья Тарасова "Всесоюзная Демократическая партия". Статью Тарасова я нашел в Ленинской библиотеке и, едва углубившись в чтение, почувствовал, как стремительно побежало назад время, возвращая меня в холодные ноябрьские дни 1948 года.

Статья была посвящена памяти Виктора Исаевича Белкина, но своей внутренней стороной, откуда-то из очень большой глубины, была обращена также и ко мне. Здесь были фразы и слова, которые прежде он никогда не произносил. Слово "грешен" было окружено ворохом пустых, ничего не значащих слов, но я-то знал, каков истинный смысл этого слова... для него, Тарасова. Он писал и о том, что был против казни Вольтер. А в сочетании со словами, что при "...общественных потрясениях цели и результаты оказываются разными, и это извечная проблема пропасти между прекрасными идеями и ужасными (разрядка моя. - И. М.) результатами", весь текст статьи я воспринимал как оправдание, почти исповедь, которую между строк мог прочитать только очень и очень посвященный в суть тех далеких событий человек. Душа моя отчаянно противилась этому тексту: не до конца, не так, не искренне, но все это было неотделимо от чувства невыносимой досады и жалости, что нам с Тарасовым друг с другом уже никогда не говорить. Он даже вспомнил слова гимна, который я написал для организации: "Возможно, что домом нам станет тюрьма, но стоит ли жить на коленях?"

Аня Заводова долго плакала, когда узнала о смерти Тарасова: "Господи, как мне его жаль! Как жаль!"

Много для себя нового узнал я и о Белкине. До последних дней жизни он искал механизмы, с помощью которых общество могло бы перейти из одного состояния в другое, минуя кессонную болезнь. Идеальным ему представлялось общество грамотных, бескорыстных людей - свободных тружеников[3]. В таком обществе не должно было быть начальников, особенно в традиционном российском понимании этого слова.

Кто знает, может быть, в России и впрямь когда-нибудь наступят такие времена, когда бескорыстие в соединении с высоким профессионализмом будет одним из самых почитаемых личных качеств человека.

Моя история подходит к концу, и я, видимо, должен ответить на вопрос: отчего же у нас не было продолжения? И вообще: кто же мы были?

Прежде всего, да, действительно, мы были в стране не единственными. И Белкин, и Тарасов, сами того не ведая, говорили правду. Молодежное движение против Сталина началось вскоре после окончания войны. Открылись слишком большие противоречия между впечатлениями вернувшихся с фронта людей, и теми неприличными славословиями вождю, которые произносились в стране с утра до вечера. Мы воспринимали это как насилие над совестью. А многие из нас были свидетелями и прямого насилия. Помимо Москвы и Воронежа, молодежные организации были в Ленинграде, Харькове, Минске, Тбилиси, Казани и многих других городах. С очень похожими программами и названиями. Поэтому начиная с конца сороковых годов власть, видимо, была обеспокоена не на шутку. Мерещилось наличие Центра. Репрессии резко ужесточились. Тем молодым людям, которых поставили к стенке в 1952 году, в ту пору, когда нас арестовывали, было всего по пятнадцать-шестнадцать лет (Борис Слуцкий, Владлен Фурман, Евгений Гуревич из организации "Союз борьбы за дело революции").

Однако любое насилие всегда вызывает сопротивление. Правда, в условиях диктатуры такое чувство захватывает души очень немногих. Но если уж захватывает, то захватывает сильно. Иногда до полного самоуничтожения. А наши устремления были так сильно сосредоточены на личности Сталина, что, когда его не стало, у нас изменилось отношение и к нашим собственным жизням. Наши жизни больше не принадлежали всему человечеству. Они принадлежали нам самим. Вот почему и не было продолжения...

Другое дело - вечные законы борьбы. Здесь не имеет значение - война или подполье. Тому, кто эти законы нарушил, приходится жить со своим прошлым до самой смерти...

Вчерне эти страницы были написаны в переделкинском Доме творчества ранней весной 1997 года. Я много работал, избавившись от домашней суеты, и дни проходили незаметно. Однако был один очень яркий день, который не заметить было невозможно. Прощеное воскресенье. Почти каждый, кто входил в столовую, говорил чуть ли не с порога: "Простите меня!" И незамедлительно слышал в ответ: "И вы нас тоже простите!" Все это было очень мило, особенно если учесть, какие славные книги были написаны когда-то в стенах этого Дома... И тем более, слава Богу, что даже здесь ожила такая умная и красивая народная традиция. При этой мысли волны тепла коснулись и моей души тоже. Повинуясь этому чувству, едва оказавшись в парке, я поднял глаза вверх, на синие осколки неба, смотрящие на меня сквозь ветви деревьев, и громко крикнул: "Шурик! Виктор! Простите меня!"

И я ничуть не удивился бы, если б из проносящегося над верхушками деревьев ветра вдруг услышал: "И ты нас тоже прости, Изя..."

Комментарии

----------------

[1] Нас арестовали, когда само название организации еще только определялось. Тарасов хотел, чтобы организация называлась "Демократическим союзом", Белкин - "Демократической партией". Слово "Всесоюзный", скорее всего, было рождено в кабинетах Лубянки. Потом перешло в наши публикации. Тарасов называет нашу организацию "Демократическим союзом" только в своих абхазских интервью. Когда меня попросили дать справку о нашей организации в исторический альманах "Звенья", я совершенно неожиданно для себя самого назвал се "Всероссийским Демократическим Союзом" ("Звенья", Москва, 1991 г., вып.1, стр. 533).