Ожерелье странника. Голубая портьера. Дни моей жизни. Последняя бурская война - [4]

— Я не знаю, кто она. Вы получили остатки от Рагнара. Хотя ваш старший брат и горячая голова, но в некотором отношении он подобен благоразумной собаке, которая знает, что ей не следует есть. Так что можете уходить, если думаете, что я просто ревную вас к Идуне, как это бывает у старых женщин. Но это не так, дорогой! Вы поймете это прежде, чем все закончится, если останетесь живы. Уходите, уходите! Больше я вам не скажу ничего. Вон и Рагнар зовет вас! — И она оттолкнула меня.

Мы долго ехали к месту нахождения медведя. В начале поездки мы много болтали, держали пари о том, кто первым вонзит копье в тело, медведя. Затем я замолчал. Вполне естественно, что я много думал об Идуне, о том, как медленно тянется время и сколько его еще осталось до момента, когда я снова увижу ее нежное лицо. Мне бы хотелось знать, отчего Рагнар и Фрейдиса могут так плохо думать о тай, которая казалась мне скорее божеством, чем женщиной. Поглощенный своими мыслями, я совсем позабыл о медведе — настолько, что когда мы проезжали лесом, я и не подумал связать обнаруженный мной след (а по натуре я был очень наблюдательным) с медведем, на которого мы ехали охотиться, или сообщить об этом остальным, ехавшим впереди меня.

Наконец мы прибыли к морю и действительно увидели там плавающие льдины. Когда одна из них приблизилась к нам, мы заметили след глубоко вонзавшихся в лед когтей находившегося на ней медведя, бродившего, не переставая, вдоль ее кромки. Мы увидели также большой оскаленный череп, на котором сидел ворон, клевавший его глазные впадины, и куски белой шерсти.

— Медведь мертв! — вскричал Рагнар. — Будь проклят Одином этот хромой дурень, который заставил нас совершить по морозу эту бесполезную поездку…

— Да, думаю, что это так, — задумчиво проговорил Стейнар. — А что вы думаете, Олаф? Он мертв?

— Какой смысл спрашивать Олафа? — перебил его Рагнар с грубоватым смехом. — Что он может знать о медведях? Последние полчаса он дремал и видел во сне голубоглазую дочку Атальбранда или, возможно, сочинял для нее очередной стишок…

— Когда вам кажется, что Олаф спит, он видит дальше любого из нас, бодрствующих, — горячо возразил Стейнар.

— О да! — сказал Рагнар. — Спящий или недремлющий Олаф — совершенство в ваших глазах, так как вы пили с ним одно и то же материнское молоко, и это вас связывает крепче любого ремня. Проснитесь-ка, братец Олаф, и разъясните нам: разве наш медведь не мертв?

Тогда я ответил ему:

— Почему же, один медведь, конечно, мертв. Вы же видите череп и куски шкуры!

— Ну вот! Наш семейный пророк уладил все дело! Поехали домой!

— Олаф сказал, что один медведь мертв, — произнес Стейнар, чуть колеблясь.

Рагнар, быстрый, как всегда, уже развернул коня, бросив через плечо:

— А вам одного мало? Вы что, хотите поохотиться за черепом и вороном на нем? Или, может быть, очередная загадка Олафа вас беспокоит? Если так, то я слишком замерз, чтобы сейчас ее разгадывать.

— Все же, я думаю, здесь есть, над чем подумать и вам, братец, — мягко заметил я. — А именно: где спрятался живой медведь? Разве вы не видите, что здесь, на этой льдине, было два медведя и что один из них убил и съел другого?

— Откуда вам это известно? — спросил Рагнар.

— Я видел след второго, когда мы проезжали вон тем березовым лесом. У него поврежден коготь на левой передней лапе, а остальные истерты о лед.

— Тогда почему же, ради Одина, вы об этом не рассказали раньше? — сердито воскликнул Рагнар.

Мне было стыдно сказать, что я в то время размечтался, и потому я ответил наугад:

— Потому что мне хотелось взглянуть на море и льды. Посмотрите, какой у них интересный цвет при этом освещении!

Когда Стейнар услышал эти слова, он разразился смехом. Его широкие плечи затряслись, и в голубых глазах появились слезы. Но Рагнар, которого не волновали ни пейзаж, ни солнечный закат, не смеялся. Наоборот, как это и случалось в подобных случаях, он вспылил и стал ругаться. Затем повернулся ко мне и проговорил:

— Почему же вы сразу не сказали правду, Олаф? Не потому ли, что вы испугались этого медведя, а теперь благодаря вам мы забрались сюда, хотя вы и знали, что он в лесу? Вы надеялись, что прежде, чем мы туда успеем вернуться, станет настолько темно, что охотиться будет уже нельзя?

От этой насмешки я вспыхнул и ухватился за древко своего длинного копья, ибо сказать кому-нибудь из нас, датчан, что он чего-то боится, значило нанести ему как мужчине смертельное оскорбление.

— Если бы вы только не были моим братом, — начал было я, но сдержался, так как по натуре был отходчивым, и продолжал:

— Это верно, Рагнар, я не так люблю охоту, как вы. Кроме того, я считал, что будет достаточно времени, чтобы успеть схватиться с этим медведем и убить его или же самому быть убитым до наступления темноты, и мне не хотелось одному возвращаться завтра утром.

Затем я повернул лошадь и поскакал вперед. И пока я ехал, уши мои были настороже, и я слышал, о чем говорили двое остальных. По крайней мере, мне казалось, что я их слышу, во всяком случае, я знал, о чем они говорили, хотя, как это ни странно, не припоминаю почти ничего из их рассказа об атаке какого-то судна и о том, что я при этом делал или, наоборот, не делал.