Ожерелье - [4]

— Скажите, Палавье…

— Паладье, сэр.

Он отмахнулся и смерил меня высокомерным взглядом; серые, покрасневшие от холода глаза слезились на ветру.

— …нападение тогда было совершено с того перевала, не так ли?

— Нападение? Это был трусливый разбойничий налёт.

Он метнул короткий незаинтересованный взгляд и, вытянув морщинистую шею над форменным стоячим воротником, расшитым золотом и символами космических кораблей, глянул из-под козырька ладони вверх, на перевал Аваланч, глубокую седловину между горами Матин и Арсин.

— Значит, они пробились на своей ветряной барке против восходящих потоков тепла. Это достижение, однако.

— Ну, смотря как на это взглянуть, сэр. Я вижу это иначе. Монастырь не мог их учуять, потому что они подкрались на рассвете против ветра. Монастырь ни о чём не подозревал и не принял никаких мер предосторожности. Они пришвартовались к цистерне над монастырём и высыпали снотворное в воду, которую монастырь каждое утро пил. Остальное уже не составило труда. Они нашли вход незапертым. Монастырь был слишком оглушён наркозом, чтобы сопротивляться.

— С военной точки зрения гениальный приём, — одобрительно кивнул он. — Сразу видно, что это были флотские ребята.

— Они убили пятерых монахов, которые охраняли ожерелье богинь.

Он сделал небрежное движение, будто смахнул мой аргумент вместе с убитыми монахами с рукава своего мундира.

— Я читал протоколы допросов, — ответил он коротко и ещё плотнее сжал тонкие губы. — Преступников публично казнили. Был преподан наглядный урок. Мы не можем позволить себе потерять Картезиус. Это единственный населённый людьми мир в радиусе пятидесяти световых лет от внутреннего края плеча Ориона, единственный — перед лицом той огромной пустоты, которая отделяет нас от плеча Стрельца.

— Я знаю это, сэр. Правда, я не астроном, а лингвист и историк. Но эти факты нам преподавали ещё в школе.

Он кивнул.

— Кроме того, здесь добывается протеин, необходимый Флоту для снабжения продовольствием. Как же мы можем лишиться Картезиуса!

— Кроме того, здесь живут уже почти два миллиона людей, — добавил я.

— Мы были бы не в состоянии их эвакуировать. Нам пришлось бы бросить их на произвол судьбы. — Его слова отлетели в холодном воздухе прочь.

— Поэтому вы и приложили все силы к тому, чтобы восстановить ожерелье.

Он испытующе оглядел меня и скривил рот.

— Ещё бы. Эта проклятая штука обошлась Флоту в целое состояние. Мы могли бы на эти деньги снарядить корабль. Непростительной глупостью было похищать этот драгоценный предмет культа.

— Предмет культа, сэр? Это нечто гораздо большее. Это же тела восьмидесяти трёх богинь. В ожерелье воплощена древняя, более чем статысячелетняя традиция.

— Я информирован об этом, — скупо ответил он. — Однако я остерегусь выражать своё мнение в вопросах веры. От религиозных дел Флот принципиально дистанцируется. Это наша традиция. Не такая старая, но всё же!

Он незаметно сделал несколько вдохов из своего кислородного пакета. Мы были на высоте почти двенадцати тысяч метров. Атмосферное давление здесь составляло лишь треть давления на уровне Внутреннего моря.

Мы снялись из Аркашона перед восходом солнца. Город был ещё окутан плотным туманом. Вдали, на Внутреннем море, слышались гудки кораблей, заходящих в порт.

При отправлении старшина педальеров отдал команду поднять барку отвесно вверх. Когда она поднялась над слоем тумана, небо было уже светлое, и высоко над нами возносились в первых утренних лучах острые вершины гор Матин и Арсин — два самых высоких пика Западного Хомута, подобные двум оскаленным клыкам какого-то гигантского животного. Ледник Аваланч между ними, озарённый розовым утренним солнцем, походил на его вываленный язык. Вершины предгорий поднимались в сумерках из тумана, словно зелёные острова из моря разлитого молока.

Конвой из шести тяжелогружёных соляных барж спустился по отвесному обрыву, зашёл на посадку и нырнул в туман.

Парус был мокрым от росы, и капли разлетались от проволочных тросов, когда старшина поднимал его на мачту. Мы шли под парусом вдоль стены скалы, пока старшина присматривал первый восходящий поток тепла, который отнёс бы нас вверх к монастырю по отвесному обрыву высотой в десять тысяч метров.

Уже минул полдень, а дело у монахов по-прежнему не двигалось. Лиллепойнт стоял в зените. Он сиял, отбрасывая свой огонь вниз, но это был холодный, сверкающий свет. Без балдахина, натянутого старшиной над палубой, излучение, которое изливалось с неба цвета индиго, было бы нестерпимым. Трудно поверить, что это то же самое светило, что мягко согревало пляжи Внутреннего моря: размытое световое пятно в мглистой, насыщенной влагой атмосфере, которая со всеми своими четырьмя тысячами миллибар больше смахивала на жидкость, чем на воздух.

Из-за перевала показалось промысловое судно, большое, как авианосец на пути в доки Бреста или Ла-Рошеля. Должно быть, повреждённое ударами клешней или хвоста ракообразных в мелководных морях и соляных топях по ту сторону Хомута. Его суспензионные поля вспыхивали актиничной синевой. Ледниковый язык Аваланча заметало штурмом частиц из суспензоров, словно пламенем сварочной горелки. Измельчённый в порошок лёд фонтанами взметался вверх по склонам гор. Воздух стал мутным от тумана из кристалликов льда.