Озеро синих гагар - [12]

Чугунов-то, когда обоз провожали, шапку снял, мужикам поклон отбил:

— Благодарствую вам от Советской власти за почин!

А мужицкое сердце, известно, на доброе слово почутко́е! Герасим же Чеботарь и предложил: нельзя ли, мол, еще кое в чем свои хозяйства урезать, мужики, и собрать зерно на второй обоз, чтобы побольше народу накормить. Но уж как ни считали, как ни меряли, не нашлось. Тогда-то Саверьян и напомнил:

— А чего же богачи наши помалкивают? Или они не на рассейской земле проживают? И плодятся-то, небось, не в царствии небесном! Уж люба или не люба им Советская власть, в том горя нам мало! Пусть раскошеливаются.

Так все скопом, вместе с комиссаром Чугуновым и направились мужики по богатым дворам. Первым с краю оказался двор Федота Дормидонтыча Лагуна, он в деревне был богатеем заглавным. Домище у него на три горницы, кладовые каменные, в пригонах табуны коней и коров. А сам-то по виду — генерал! Поглядит этак на тебя свысока, как по гвоздю молотком ударит.

Долго в ворота тесовые стучались, пока в дом пробились. Чугунов сейчас же хозяину свой мандат предъявил: так, дескать, и так, есть я с уезду продовольственный комиссар, а вот тут беднеющее население со мной, поскольку имеется до вас важный разговор.

Федот Лагун мохнатые брови вскинул, оглядел мандат, положены ли, где полагается, штемпеля и печати, потом сразу, как топором, отрубил:

— Лишков хлеба, — говорит, — у меня в сусеках нету, и мне Советская ваша власть зазря, коли своих коней кормить нечем!

Обозлил мужиков-то. Саверьян даже в лице изменился.

— Не может, — говорит, — того быть, Федот Дормидонтыч! Ты пашни захапал много с чужих наделов почти задарма. В гумне у тебя после прошлогодней молотьбы эвон сколько соломенных зародов стоят! Куда же хлеб подевал?

Так насел на него, такую правду-матку выложил, что Федот за оглоблю схватился, окрысился.

— Зашибу! Не дозволю мои прибытки ущитывать!

Пришлось их разнимать. Комиссар снова мандат вынул, вычитал из него то место, где от власти даны ему права.

Поругался, пошумел еще Федот Лагун, ну, а все же против мандата и против мужиков не устоял, — прошло старое время, когда бедность богатству в пояс кланялась! Начал кладовые показывать.

Мужики просто диву дались: верно ведь, в кладовых и амбарах пусто, еле-еле самим хозяевам на пропитание до нового урожая зерна хватило бы.

Зато комиссар Чугунов, не глядя, что пришлый, сразу сообразил:

— Ты, — говорит, — Федот Дормидонтыч, не туда нас привел. Сведи-ко к ямам, где запасы зерна скрыты.

Федот взъярился пуще прежнего.

— Ищите, — кричит, — коли найдете!..

Пришлось искать. Оследовали в его дворе мужики все пригоны и погреба, сеновалы и завозни, выволокли из тайных ям тыщу пудов отвеянной на ветру пшеницы и в ту же пору снарядили в город сразу три обоза.

А ночью опять белая птица над дворами летала, не спалось мужикам, смутное и тревожное что-то было в ее позывах.

Утром по деревне разнеслось: Саверьян из ружья застрелен!

Приключилось-то вот как. Саверьян помог найденный в ямах хлеб погрузить на подводы и вернулся домой уже после вторых петухов, перед восходом зари. Его баба, Лукерья, лампу вздула, подала на стол квасу. Только Саверьян-то на лавку у окошка присел, хотел кваском освежиться, тут в него и бабахнуло.

Кто сделал — темнота скрыла, но всем и каждому в деревне пало на ум: кроме Федота Лагуна некому.

Дворовые ворота у него оказались запертыми на замок, собаки с цепей спущены, сам из деревни скрылся.

После убега Федота на мужицких полях начался уж совсем явный разбой и воровство. Кто-то мало того, что колосья шелушил, выбирал из них зерна, а еще и губил хлеба на корню.

Дед Мелентий после отправки обоза нарочито в поле ночевал и мужикам доложил:

— Насчет Сиверка зря мы судачили. В полночь и за полночь, хоть небо и вызвездилось, а лес спал, Сиверко никого не тревожил, и дух от земли шел сытный. Значит, не от природы урон. Это кому-то охота нас голодом заморить!

Кому же? Вот заковыка! Ежели тот же Федот Лагун варначит, то как? Кто ему помогает? Ведь будь у него хоть десять рук, десять ног, все равно он всех полей один не обежит, из конца в конец, двадцать-то верст. Да и колоски, по всему видать, кто-то шелушит не ладонями: не мнет их, не давит.

Но, все ж таки, на нем и остановились.

И опять заковыка! Где же на его след набредешь? То ли он в Урал ушел, то ли в Сибирь подался, то ли близ деревни укрылся?

Да кстати Артем Баской надоумил: надо-де комиссара Чугунова позвать. Как-никак, в прошлый раз сам он посулился помогать-то! Человек он свойский, а не то, чтобы только требовать: дай! Мужицкая нужда — это, вроде, и его нужда. К тому же, дескать, глаза у него шибко пронзительные, эвон как он припрятанный у Федота Дормидонтыча хлеб доглядел.

И Герасим Чеботарь подтвердил:

— Верно, — говорит, — мужики, я с Артемом согласный! У комиссара один глаз даже наособицу. Когда у Федота хлеб искали, то комиссар Чугунов правый глаз вынимал и белой тряпочкой протирал, чтобы глубже видеть. Может, этот глаз ему нарошно был даден против обмана и колдовства. Ему, комиссару-то, скорее пофартит, ни в дали, ни в глуби он, небось, ничего не пропустит.