Озеро - [17]

Каким-то образом я смогла понять то, что он пытался мне сказать.

Мне кажется, что Накадзима мог использовать совершенно иные выражения и описать гораздо точнее и правильнее и свое состояние, когда он буквально истязал себя учебой, и то, что думает о моем характере. Однако в общении со мной он, по-видимому, старался избегать сложных слов и говорить проще и доступнее, чтобы соответствовать моему уровню, оттого и фразы его выходили несколько пространными и неуклюжими.

Тем не менее я чувствовала, что для Накадзимы этот наш разговор был очень важен и полезен, и поэтому мне хотелось продолжать слушать, и я нарочно слегка кивала в знак понимания.

— Кстати, Тихиро-сан, для тебя, наверное, любовь важнее всего. Однако при этом ты не стала бы всецело контролировать другого человека, не так ли? — спросил Накадзима.

— Думаю, что не стала бы, — ответила и

— Мне кажется, ты очень заботилась о своей маме, которой не стало. Однако тебе ведь несомненно приходилось задумываться о том, что — и так, по-моему, в каждой семье — любви и ненависти всегда примерно пополам? И не важно, чего мы выделяем больше.

— Да, это так...

— А к своему отцу ты не испытываешь ненависти?

— Нет, ненависти нет. Скорее даже я его люблю. Знаешь, семье, в которой я росла, не хватало какой-то формальной структуры, но, мне кажется, это вполне компенсировалось той особенной средой, в которой свою любовь выражали чаще и легче, чем во многих обычных семьях. Никто не был скован какими-то жесткими рамками, но каждый прилагал усилия, для поддержания этой атмосферы.

— Ну да, в общем-то, когда у тебя есть семья, об этом как-то не думаешь, чувствуешь себя спокойно. Ты воспринимаешь людей такими, какие они есть, и даже меня ты воспринимаешь вполне нормально и совершенно не требуешь, чтобы я стал таким или стал другим, не так ли? — невозмутимо продолжал Накадзимa. — Вот это мне и нравится. Я чересчур, буквально болезненно чувствителен к насилию. Я его распознаю сразу. Большинство людей по обыкновению своему, совсем того не желая, все-таки допускают небольшое насилие в отношении других. А ты из тех людей, в которых этого самого насилия ничтожно мало.

— А ты? К каким людям относишься ты сам? — поинтересовалась я.

— Я сейчас впервые буду откровенен и скажу, что всю жизнь мне было тяжело, пока не умерла моя мама, которая жила только одним мной. Она настолько замкнулась на мне, что даже отец не выдержал этого и в отчаянии сбежал, — признался Накадзима. — Мне было несладко. Однако по разным причинам нам приходилось надолго расставаться, и потому я всегда с теплотой и любовью думал о своей маме. Но стоило нам пожить вместе, как я буквально начинал задыхаться под давлением ее любви. К примеру, когда я ненадолго выходил из дома, она обязательно должна была знать, когда я вернусь. А стоило мне хоть немножко задержаться, так она ждала меня у двери о слезами на глазах. Таким она была человеком.

И все же она умерла, так недолго пожив нормальной жизнью, что во мне до сих пор живут смутные противоречивые чувства, которые только усиливаются с годами. В моем сердце запечатлены два образа: с одной стороны, некий идеал, а с другой — пресс какой-то женской одержимости. И то и другое — характер моей мамы.

Однако так называемый идеальный образ настолько огромный, что просто угнетает, ты ощущаешь себя какой-то ничтожной песчинкой. Если бы не было мамы, и меня бы сейчас здесь не было. Мне кажется, что чувство благодарности, которое я испытываю к ней, будь она даже жива, мне ни в жизнь не выразить.

Были у нас и кошмарные периоды. Были и такие, когда мы заходили в окончательный тупик, подобно паре любовников, и не знали, что нам делать. В то время мы оба лечились, но так как это ничуть не помогало, я по совету врача временно поселился в маленьком домике наших родственников. Это был старый ветхий домишко в сельской местности, в глуши, где ничего не было. Здесь я тихо и спокойно прожил какое-то время. Летом тут было прохладно, а зимой — невообразимо холодно. Я постоянно замерзал. Зато пейзажи там великолепные. Отовсюду виднелось озеро. Это было одинокое, заброшенное, но в то же время чистое и красивое место.

Сейчас в этом доме живет мой друг, с которым мы давно созваниваемся. Я очень хочу туда поехать и все собираюсь это сделать, но как подумаю обо всем, что меня связывает с этим местом, холодный пот прошибает. Вот уже несколько лет я неоднократно намеревался отправиться к озеру, но каждый раз под каким-нибудь предлогом откладывал поездку. Я никак не могу понять, что именно заставляет меня покрываться холодным потом: воспоминания о маме или же память о той дружбе.

— Если тебя тревожат печальные воспоминания, может, лучше не ехать, — предположила я. — Возможно, стоит посетить это место только в том случае, когда тебе совершенно естественным образом захочется это сделать и ты будешь морально готов?

Накадзима погрустнел.

— Но тогда я не смогу повидаться с другом. Мне никогда в жизни с ним не встретиться.

— А когда вы виделись в последний раз? — спросила я.

— Последний раз это было, когда мама была еще жива, и мы вместе ездили туда... Примерно лет десять тому назад. Или даже больше. Сейчас иногда созваниваемся, и только, — сказал Накадзима.