Ой упало солнце - [30]

Под ветром тихим, ветром кротким

Звенело нежной синевою

В далекий грустный небосвод.

ВОСТОЧНОЕ УТРО

Легким дыханьем

Заклубилось зарево.

Утро прозрачными крыльями света

В небе, что скрывалось в мутно-сером дыме,

В замутненной синеве,

Пыль рассыпало золотую.

Оно, смело выйдя из-за гор,

На струны-паутины спрятанного солнца

Тумана клочья торопливо нижет.

Уже и солнце к выходу готово,

Сейчас покинет звездные покои,

Вот голос долетел его

Протяжной песней труб горящих…

Как сонная татарка молодая,

Садится на постели моря

Заря-смуглянка

И пучками рыжеватых тучек

Себе капризно протирает глазки.

А ноготки овальные ее,

Как у Байрам, накрашенные ловко,

Что ранние черешни —

Алым соком блещут.

Упругой силой ввысь

Взметнуло солнце —

Светило яркое

Сорочку распахнуло

Горячею рукою,

И вот уж волн искристый блеск

От ног его бежит прибоем,

И багряницы жаркой вязь

Спадает с тела молодого…

МЕДУЗА АКТИНИЯ

Как бы людское семя, жидкий студень

Дрожит, оторванный от зыбкости стихии,

Что голубым муслиновым покровом

Качается ритмично на упругих волнах.

Вода морская ласково объемлет

Созданье дней начальных мира —

Из хрусталя редчайшего медузу.

А та вбирает в зябкий свой дымок

С небес высоких отблески опала,

Дробит в себе луч солнца алый,

Переливаясь хрусталем.

В воде плывет она, как блюдце,

Качая снизу щупальца лениво

Своих безвольных, вялых чувств.

То чашей выгнется уныло,

То в гриб прозрачный превратится —

И так, меняясь каждый миг,

Она, как дума, проплывает.

А вот сейчас в девичью грудь

Она себя преображает.

И сеть тончайшая фиалковых прожилок

В медузном студне управляет жизнью,

Распределяя крови токи

Меж клеточек простейших.

Пускает слюни, как ребенок,

Она сейчас в моих руках.

Иль в теле трепетном ее

К сознанию возник порыв?

Иль в этот миг всемирный разум

Ее дыханьем опалил?

Иль что воспринимает эта особь,

Скрывающая вечно тайну?

В хрустальном первородстве драгоценном

Ломается и множится искристый проблеск дней,

Как бы мужская сила в миг любовный.

Дробится тысячами искр в венце креста

Ее алмазной и студеной крови

Могучий солнечный каскад.

Небрежный палец мой

Поранил ткань ее сырую…

Рана без боли и боли тоскливость?

Примиренье со смертью или незнанье о ней?

Или это только я,

Прижатый скальным гнетом,

Мгновения распада ожидаю

Сознанья моего,

Прикован силою природы

К извечному терпенью своему — безумью,

Я — человек,

Вершина сонмов всех

Живых и прорастающих творений:

Медуз, слонов и тощих мха побегов,

Всех атомов, еще не осознавших

Могущества летящих электронов?

Что ж я в терпенье смертном так тоскую?

В коре двух полушарий

Моих — родне медузам,—

В моей коре изрытой,

Как бы прибрежный камень,

То осознание себя — высокое безумство —

Сквозь мириады горьких дней и меж

Пробилось наконец-то, силы полно,

То осознание себя единым светом,

Какого темная природа ожидала,

Сегодня пролилось лучами в человека,

Чтоб дальше он страдал,

Идя сквозь смерть свою.

БУНТ МАТЕРИИ

Клетка животворная материи упругой,

Что усложнила неясное свое желанье,

Из дали отошла теперь в такую даль,

Что может наблюдать сама оттуда

Тот сгусток, из которого возникла,

Себе свою же сущность уясняя,

Свой луч кидая в седину времен,

Куда ведут незримые ступени

До клеточек простейшей из медуз —

В сырой тот, в вязкий, в первозданный студень.

Клетка человеческого мозга —

Вершина эта, где маяк горящий

Лучей слепящих полосы бросает

И видит, что они пронзают

Острейшими иголками огня.

Дрожите, мои клеточки, покуда

Химических процессов яркость

В соединеньях не погасла.

Осмысленность природную вбирайте,

Познанья жаждой трепещите

На весь на мир сладчайший.

Он сделал представителями вас здесь

Сил мощных механических своих.

Но так раскол материи теперь огромен,

Что все сильней мои бунтуют клетки,

Им все трудней с насилием смиряться,

Что сверху насаждает

Бесчувственная власть стихий,

И боль меня терзает там,

Где гибельный распад

Захлестывает страхом наблюденья.

Оглохшая природа, я опоры

Ищу себе в слепых твоих законах,

Как в математике, неизменимых

И равнодушных, как скалы паденье.

Во мне извечный гений Люцифера

Поднялся против них,

Творящих — не жалея,

По планам по чужим подъемлется строенье,

Свои холодные лишь планы

Берет в расчеты космос первозданный,

Создав меня, спросил он: что хочу я?

Хочу бессмертья!

Вечно созерцая,

Вбирать всю красоту цветов и красок,

Движения живых существ,

И вольный бег, и ропот бурунов,

И молнии пугливые объятья,

Что потрясают очи

И сердце выжигают,

И милой половодья тьму густую

В любовью застилаемых глазах —

Вот что хочу, хочу я до безумства!

Хочу я вечной, бесконечной жизни!

«Благословенный серый мой рассвет…»

Благословенный серый мой рассвет,

И день, и час,

И ты, к работе тяга в человеке,

Я вас таких

Не разлюблю вовеки,

Покуда жизни пламень

В сердце не погас.

То нежны, то бурливы — вы со мною,

Шумите, пеньтесь ярою грозою,

Пусть знаменьем встает,

Своими факелами черными пятная окоём,

Строй рассыпной

Труб в небе голубом.

Ах, как роскошно, жизнь, твое кипенье!

Ах, как восторг уносит в облака!

Да пусть — раздавлены! — лежат цветы мученья,

Немая пусть развеется тоска!

Ведь что ни говори, а все же,

Оставив закуты, всем бедам вопреки,

К законам разума одной и той же

Идут дорогой дети, старики.

Да что там рассуждать, короче:

И в созидательном азарте городов,