Овидий - [6]

Римляне, которые вели свое происхождение от троянцев (от легендарного Энея), стремились увидеть и место, где стояла некогда гомеровская Троя. Овидий и Макр видели Троаду и реку Скамандр, с детства известную им по Гомеру, гору Иду, где некогда царевич Парис пас свои стада, обратили, конечно, внимание и на курган Ахилла и на гробницу Протезилая, первого грека, ступившего с корабля на троянскую землю и погибшего там. Овидий вспомнит о нем в своих «Посланиях героинь». Не могли они не посетить и блистательные города Малой Азии: Колофон, Милет, Смирну, а через год, возвращаясь в Рим, они надолго задержались на Сицилии — острове с тремя косами — «Тринакрии». Рассказывая в «Метаморфозах» легенды о Церере и Прозерпине, поэт вспоминает все виденное им в Сицилии, где этих богинь особенно почитали, на всю жизнь запомнил он освещенную пламенем Этну, город Энну, с остатками древних укреплений, живописное озеро Перг, горные луга, покрытые весной пышным ковром из цветов. Все это было запечатлено им впоследствии в его поэмах. Об этом чудесном времени он с грустью вспоминал впоследствии, будучи в изгнании, обращаясь с посланием к другу юности Макру:

Есть, однако, святыни свои у нас, у поэтов.

Хоть и различны порой в творчестве наши пути;

Ты о них не забыл, я верю, хоть я и далеко,

И изгнанье мое, знаю, готов облегчить.

Пышные Азии грады с тобой, просвещенным, я видел,

Были в Тринакрии мы, где ты мне все объяснял,

Небо над Этной, огнями сверкавшее, видели вместе.

Их изрыгает гигант, лежа под тяжестью скал,

Энну, озера ее и зловонной Пелики болота,

Дол, где Кианы струи в воды Анапа текут,

Рядом и нимфу, бежавшую быстро от страсти Алфея.

Но, в ручей превратясь, ныне течет под землей.

Здесь я большую часть прожил быстротечного года.

Как же несхож этот край с гетской унылой землей!

Этого мало, мы видели больше с тобой, озарившим

Светлою дружбой своей долгие эти пути,

Рассекал ли наш пестрый корабль лазурные воды,

Или колеса несли эсседу нашу вперед.

Часто нам дня не хватало для нашей сердечной беседы.

Слов было больше у нас, чем торопливых шагов.

День был короче беседы, и часто часов не хватало

Знойного летнего дня, чтобы излиться вполне.

О, как важно вдвоем бояться прихотей моря,

Вместе мольбы возносить к грозным владыкам морей.

Вместе то делу себя посвящать, то, закончив, свободно.

В шутках его вспоминать и не стыдиться, смеясь.

В памяти все воскресив, хоть я теперь и далеко,

Вновь ты увидишь меня, будто я сам пред тобой.

(Тристии. II, 10, 13-44)

Под скалами Этны был, согласно легенде, погребен грозный титан Тифей, пытающийся вырваться из плена, сотрясающий землю и изрыгающий пламя. Нимфа Киана стала ручьем, когда царь преисподней обидел ее, не внявши ее мольбе не похищать Прозерпину, а Аретуза, спасаясь от страсти бога реки Алфея, также стала потоком, текущим и ныне под водой бога реки, принявшей ее в свое лоно. Все они стали героями «Метаморфоз» (V, 377-641).

Но чтобы быть «свободным художником» и всецело посвятить себя искусству, потребовались усилия. Отец настаивал на государственной карьере, и сын вынужден был подниматься по лесенке должностей, но после двух низших ступеней категорически отказался идти выше:

Путь открывался в сенат, но тогу с каймою сменил я.

Нет, не по силам мне был тяжкий сенаторский труд.

Слаб я был телом. Мой ум трудов чуждался тяжелых.

Я не лелеял в душе честолюбивых надежд.

К мирным досугам меня аонийские сестры3 манили.

Быть их питомцем я сам с детства стремился душой.

(Тристии. IV, 10)

В известной степени это был симптом времени. При Августе катастрофически возрос индифферентизм к государственной карьере и политической деятельности, сенаторы манкировали своими обязанностями, и с трудом находились кандидаты для замещения магистратур. Процветала частная жизнь, просвещенный досуг (otium), времяпрепровождение на изысканных виллах, в своих библиотеках и в роскошных садах. Независимая интеллектуальная деятельность возвышала, приобщала к богам, придавала жизни значительность и высокую содержательность. Гораций прославил в своих одах бескорыстное служение музам, и Овидий пошел по его стопам. Он обзавелся виллой, библиотекой, живописным садом, где сам ухаживал за фруктовыми деревьями, как бог Вертумн, возлюбленный богини плодов Помоны, воспетый им в «Метаморфозах».

В Риме еще существовала тогда «коллегия поэтов», объединявшая их, возникшая еще во II в. до н.э. Здесь почитались Минерва и Дионис, к последнему с трогательными мольбами обращается как к защитнику поэтов изгнанный Овидий. Он был, по-видимому, одним из виднейших членов этой коллегии и не раз выступал на собраниях с рецитациями (чтением вслух) своих новых стихотворений. Близок был он и к кружку М. Валерия Мессалы Корвина, республиканца, сражавшегося при Филиппах на стороне Брута и Кассия, позднее примкнувшего к Антонию, а под конец — к Октавиану. Но держался этот аристократ осторожно и, отойдя от политики, занялся буколической (пастушеской) поэзией на греческом языке. Его окружала фрондирующая молодежь, к которой принадлежал и юный Назон. Овидий стал преданным другом семьи и до конца жизни сохранил теплые отношения с сыновьями Мессалы, особенно с младшим — М. Аврелием Коттой Максимом, которому писал из изгнания нежнейшие послания.