Овертайм - [62]

Мы живем в центре Москвы, и пока Настенька всем около Пушкинской площади улыбалась, единственный, кто ей ответил, — девочка лет восемнадцати, которая остановилась и сказала: «Хай! А ты что, по-английски говоришь, такая маленькая?» Настенька так за нее и зацепилась, я ее еле оттащила. «А ты будешь моей подружкой? А ты будешь со мной играть? А ты будешь со мной разговаривать? А я здесь не живу, я вот только-только приехала».

Через пару дней мы с ней пошли гулять, и она взяла с собой Барни — игрушечного динозавра, который, если нажимаешь ему на лапку, поет песенку. Мы гуляли в скверике, а рядом играла девочка Настиного возраста, может, на полгодика старше. Она не могла оторвать завороженного взгляда от этой игрушки. Настенька ко мне подходит: «Мама, этой девочке очень нравится Барни». Я ей говорю: «Вот и подари его девочке». — «А у меня тогда не будет Барни, если я его подарю». — «Зато теперь Барни будет жить в Москве». Настя подходит и отдает игрушку со словами: «Это мой тебе подарок». Девочка подхватила динозавра, но надо было видеть ее маму. Она дернула за руку дочку так, что та подлетела. Там, в полете, ребенка развернула на 180 градусов и ушла с детской площадки. Я в шоке, а у Насти истерика: «Почему она мне не сказала спасибо? Почему она ушла?»

Но, с другой стороны, у нас дети более развиты. Даже не то что развиты, наверное, образование более обширное. Я бы с удовольствием учила дочку в Москве. Спорт, балет — все это на несравнимо высоком уровне. И в то же время я хочу, чтобы она вышла на улицу и спокойно играла. Мы спустились погулять в нашем московском дворе — огромные занозы в качелях. Или железная труба на детской перекладине торчит. Труба оторванная, отломанная, и никто ее не приварит, никто не починит. Никого не волнует, что на нее может напороться ребенок.

Я имею право так резко высказываться потому, что тридцать лет прожила в Москве. Там выросла, там все мое, там все родное, там мои корни, и деревья там мои, и улица моя, все мое, даже пыль.

Ребенок тяжело нам достался. Друзья считают, что мама и бабушка ее балуют, на что Лада отвечает: «Ну а кто же ее тогда будет баловать?» Я стараюсь насколько могу выглядеть строгим отцом, но Настенька такая очаровательная девочка, и когда она смотрит тебе в глаза, кажется, ты готов отдать ей все, что она попросит. В глубине души я, конечно, осознаю, что нельзя этого делать, поэтому стараюсь не расслабляться, но в то же время стараюсь понапрасну не докучать ей наставлениями. Я совершенно уверен, что ребенок с самого начала должен воспитываться с правильным пониманием жизни. То, что у нее сейчас много всего, вовсе не значит, что это есть у всех, и она должна это ценить и понимать, что ей повезло.

К счастью, я имею достаточно времени, а не раз в месяц — сел, поговорил, все объяснил, — чтобы общаться с дочкой. У Лады даже какая-то ревность появляется, она стирает, готовит, всюду Настю возит, а дочка больше привязана ко мне. Впрочем, мы заметили (не знаю, хорошая это черта или нет), что она внешне никак не показывает свои привязанности. Меня очень удивило, когда это проявилось в первый раз. Анастасии было не больше трех, и теща предложила взять ее к себе, чтобы мы на пару недель куда-нибудь съездили отдохнуть. Я долго не соглашался, но меня уговорили. Отвезли их в аэропорт. Настя нас поцеловала, потом пошла в самолет, не обернувшись ни разу. То же самое случилось, когда она улетала от бабушки и деда из Австралии. А здесь, в Детройте, вроде бы забыла про бабушку, не интересуется, как дед. Нам кажется, она все переживает внутри. Может, это моя черта характера, она все держит в себе и не проявляет никаких эмоций. Из-за этого Лада частенько расстраивается.

Или другой пример…

Когда Анастасии исполнилось пять лет, у нее образовались большие гланды, это тоже наследственное, тоже от меня. Гланды уже мешали ей и дышать, и спать, и есть. Доктора нам посоветовали их удалить. Один раз я разбудил Ладу ночью — зашел в комнату дочки, слышу, у нее дыхание такое, будто она захлебывается. Утром я позвонил доктору и попросил назначить день операции. Некоторые говорят, что дети подрастут, гланды пройдут сами, вроде бы организму они нужны. Но мысль, что Настя может задохнуться в любую ночь, испугала меня. Мы приехали втроем в больницу на операцию. Сидим в предоперационной, болтаем, шутим. Но когда Насте нужно было сделать местный наркоз, она не далась, и мне пришлось ее держать. Как рассказать о том, что ты испытываешь, когда перед тобой глаза твоего ребенка, он смотрит на тебя, взглядом спрашивая: «Папа, зачем ты это делаешь?» Начинаешь объяснять, что так надо, что дальше легче будет дышать. Но она смотрит на тебя, и получается, что ты ее предаешь, ты помогаешь врачам сделать то, что ей не нравится. Она ожидала, что я буду защищать ее в этой ситуации, а получилось наоборот…

По законам Соединенных Штатов, Анастасия — американка. Но она имеет и русское свидетельство о рождении. У нее будет выбор в жизни. А может, в новом тысячелетии можно будет иметь двойное гражданство? Во всяком случае, нет ничего важнее, чем выбор в жизни. Настя говорит по-русски, но ходит в американскую школу, читает все русские буквы и, конечно, английские. Слушает русские сказки и очень их любит. Любит Москву. Для нее все просто и привычно, чему я, выросший в СССР, не перестаю удивляться. Многие ребята-легионеры привозят детей в Москву, и дети больше не хотят сюда попадать. Что на них так действует, не знаю. Но каждый год Настя приезжает с нами на родину, и зимой с нетерпением ждет, когда придет пора отправляться в Москву. Сложно сказать, где я буду через пару лет, что буду делать. Но ребенок должен жить вместе с родителями. Поэтому вопрос о ее будущем пока открытый. Что касается образования дочки, то я постараюсь, чтобы она его получила в одной из лучших школ, где учат не только хорошим манерам, но и существует дисциплина. Мне беспокойно за подростков в Америке, слишком уж много свободы, поэтому, скорее всего, мы выберем европейскую школу. А может, к тому времени в России будут такие же школы, как, например, в Англии.