Овцы - [84]

Сэм вернулся к дивану, прикурил половинку сигареты, воровато глянул через плечо и быстро затянулся. У-у-у. Больше он никогда так не будет делать. Дым был отвратителен. Сэм закашлялся, на глаза навернулись слезы, он старался держать эту гадкую штуковину подальше от себя. Отец говорил, что курение — очень скверная привычка, но если мама хочет курить — это личное дело: это ее похороны. Сэм никогда не будет курить.

Сэм бросил сигарету на диван: некоторое время обивка подымила, потом что-то тихо бухнуло — и ткань загорелась. В воздух взвились языки пламени. Он постоял немного, чтобы убедиться, что огонь уже не погаснет; клубы дыма уже заполняли комнату, поднимались к потолку. Овцы спокойно, внимательно следили за происходившим.

— Сэм! У тебя будут большие неприятности, если ты не...

Он повернулся и вышел из дома, захлопнув за собой дверь, взялся за ручку канистры с бензином и отправился в долгое утомительное путешествие в сторону памятника.

* * *

Постепенно Джеймс почувствовал запах дыма. Сначала защекотало в носу и появилась сухость в глазах. Сэм пришел и ушел, бог знает зачем и куда, но одно было очевидно: он не собирался открывать ему дверь, которая была сделана очень хорошо, идеально входила в косяк, хотя не настолько идеально, чтобы помешать проникновению дыма. Джеймс закашлялся, и в голове выстрелом стартового пистолета пронеслось слово «пожар».

Он подбежал к окну, которое тоже было сделано идеально, но, что более важно, не было заперто. Джеймс открыл его — и сквозняком в комнату затянуло маленький клуб дыма из-под двери. Окно было выше обычного: подоконник располагался на уровне плеч. В центре оконного проема проходила перекладина, но с обеих сторон от нее хватало места, чтобы протиснуться; схватившись за перекладину, он подтянулся, высунул наружу голову и плечи, посмотрел вниз. Спрыгнуть можно, но трудно занять правильно позицию, потому что мешает рама. Скорее похоже на контролируемое падение, и степень контроля в основном будет зависеть от удачи. Он приземлится на битый камень бывшей бетонной дорожки, до которой у него пока не дошли руки: не та поверхность, которую он в идеале выбрал бы для приземления. В идеальном мире, где его собственный сын не стал бы запирать и поджигать его... Он покачал головой. Нет времени об этом думать. Дым превратился в постоянный раздражитель, царапал глотку; что бы он ни собирался делать, делать это надо немедленно.

Джеймс изогнулся, просунул плечо сквозь перекладину, вытянул шею вверх: в двух футах над окном проходил водосток. Эта часть здания была двухэтажной, явно более поздней пристройкой к основному, трехэтажному корпусу. Крыша круто уходила вверх. Если ему удастся удержаться, он сможет добраться до конька крыши и найти более удобное место для прыжка, а может, даже водосточную трубу. Его не радовала мысль вверить свой вес ржавым скобам водосточной трубы, но это более приятное предложение, чем самый оптимистический прыжок на битый камень и кирпичный лом. Он упорно концентрировал свое внимание на маршруте бегства, не задумываясь о его причинах. Джеймс был уверен, что стоит только начать об этом думать, и он сядет на пол в клубы дыма и заплачет. Нет, с Сэмом он справится после того, как выберется отсюда. А уже потом поплачет.

* * *

На полпути Сэм остановился отдохнуть. Уже почти совсем стемнело, зажглись огоньки Гудуика и залива Фишгард; деревья и трава становились бесцветными, пепельно-серыми.

Жалко Льюина. Если бы удалось оставить его целым, он бы вернулся, а так ничего не получится. Покой — так было написано в книге. Его рука должна отсохнуть (это значит совсем отвалится, как мама говорила). Вроде бы нужно было вырвать ему правый глаз, но на это не хватило времени. Он сделал все, что мог, выключив свет, — он не думал, что Льюин включит лампу. Все равно должно получиться. Иисус все поймет, можно не сомневаться. Но маму и папу он не испортил. Это очень важно. Теперь они будут жить вечно, хотя мама еще не умерла. Ну, об этом он еще успеет позаботиться. Со временем.

Вот Элвиса Сэму было жаль. Он пытался сохранить его целым, но глупый пес так отчаянно сопротивлялся, что пришлось его присмирить. С глазом получилось случайно — он целился в горло. А потом, когда он тащил Элвиса к утесу, он сломал ему лапу, пришлось отрезать ее ножом. Ровная культя лучше сломанной лапы, это уж точно. Элвис кричал: он не понимал, что делает Сэм. Что взять с пса. Нельзя надеяться, что он все поймет. Сэм не сомневался, что даже если Элвис не вернется, он попадет в рай и будет жить вечно. Может быть, Иисус подарит ему новую лапу. А сможет ли Иисус вставить ему новый глаз? Сэм точно не знал, но если Иисус может вернуть к жизни целого человека после того, как тот умер, вряд ли ему сложно дать собаке новый глаз. Он надеялся на это.

Овец тоже было жалко, но они оказались такими трудными: убегали и блеяли. Он даже не догадывался, какой тяжелой была взрослая овца и какими хрупкими были ее ноги. Тогда он еще не знал нерушимое правило: он считал, что если их как-то запугать, хотя бы по очереди, то все получится. Ну а потом он научился. И когда его оставляли с Льюином, он отработал технику запугивания. Он набил руку. Точно так же отец научил его забивать гвозди. Это нужно освоить, так говорил отец, набить руку. Но, очевидно, он что-то делает неправильно: пока никто не возвращался — ни Руфи, никто.