Овцы - [50]

К тому моменту, когда паром исчез в одиночестве будущего своих пассажиров, Джеймс насквозь промок (опять!).

Он развернулся и пошел в дом. Это прекрасный дом, или он будет таким, когда Джеймс закончит свою работу.

* * *

Адель лежала в постели и читала. Это был дневник американской девушки-наркоманки. Переживания девушки довели Адель до слез. Девушка была хорошая, она отчаянно хотела стать хорошей, но чувствовала отчуждение от собственной семьи, была чудовищно одинока и напугана. Она начала курить марихуану, потом одноклассница подсадила ее на героин, ей понравилось, и очень скоро она обнаружила, что не может остановиться. Девушка оказалась в каком-то городе. Она даже не знала, как он называется. Делала кому-то минет за героин. Адель закрыла книгу и зарыдала. Ее горе было настолько сильным, что кровать закачалась и заскрипела. Она не пыталась сопротивляться нахлынувшей буре чувств. Она не думала о том, как мог среагировать на этот шум Сэм. Внутри нее бушевала страшная буря.

Через какое-то время, через несколько минут или часов, она пришла в себя и села. То, что творилось с ней в последние несколько недель, то, что на нее нашло — что бы это ни было, — немного отступило, дало ей возможность понять, что происходит. Насколько она была близка к тому, чтобы потерять себя навсегда?

(качаются темные ветки, и она бежит вдоль низкой стены) Она не понимала причин своего странного поведения. Как будто все это делали другие люди, а она лишь наблюдала за их действиями. Адель почувствовала, что ее сознание снова погружается во мрак, и начала бить по матрасу кулаками:

— Нет!

Она сильная. Она решительная. Это должно прекратиться, все это должно прекратиться. Завтра она пойдет в студию и все уничтожит, все эти жуткие картины, страшные натюрморты и главное — мясо! Как она могла заниматься этим бредом так долго? Если бы только можно было теперь выблевать все это, как подпорченную ежевику, и смыть и покончить раз и навсегда (и все равно оно останется в отстойнике, пока его не очистят, а потом оно будет плавать где-то в океане, в этой жуткой черной морской воде, воде, которая пришла, чтобы отнять у Руфи жизнь).

(в отстойнике, где они похоронили крошек)

— Нет!

Завтра она пойдет, возьмет картины и мясо, снесет их вниз и сожжет, уничтожит все испорченные холсты, а потом начнет все сначала, будет писать здоровые, добрые, красивые вещи. Разве искусство не призвано быть прекрасным?

Она услышала, как Джеймс входит в дом и стучит ногами по лестнице, и вытерла лицо краем простыни. Он постучал в дверь (своей собственной спальни!).

— Заходи, — прохрипела она, откашлялась и сказала еще раз громким чистым голосом здорового человека: — Заходи, Джимми!

Он подошел к ней. Вода струями стекала с него на пол. Она обняла его, притянула его к себе за мокрые волосы, начала целовать в шею, в горло...

* * *

Сэм ждал, когда стихнут звуки в соседней комнате. Сначала мама вела себя глупо. Кричала, плакала и бесилась.

Потом пришел папа и начались другие звуки. Сэм хорошо знал эту последовательность: тихие голоса, долгая тишина, потом ритмичное поскрипывание кровати (Сэм постукивал пальцами в такт), опять тишина, опять поскрипывание, потом такие звуки, как будто бы они играли в ферму, хрюканье и мычание, потом папа говорил «помягче, помягче», потом кровать начинала скрипеть яростнее и все заканчивалось: мама чиркала спичкой, чтобы закурить, они тихо говорили и смеялись. Скоро они заснут. Сэм нащупал под подушкой ключ. Он прочитал уже почти все.

* * *

— Помягче, помягче...

Джеймс оттолкнулся руками и оторвался от Адель, переложив тяжесть своего тела на локти. Она подергала его за соски и за волосы на груди, провела руками вниз по животу и нежно схватилась за него; он сел, поднял ее бедра, она вцепилась в его мускулистые руки, он вошел в нее резко и глубоко. Она потянулась к его пальцам, сунула их в рот, укусила, он снова лег на нее, тяжело дыша и что-то бормоча ей в ухо. Она сунула кулаки ему под мышки, он начал дергаться и брызнул в нее, на нее, впившись губами ей в шею.

— Ну как? Ты кончил? — спросила она после, отдышавшись, и они засмеялись. Она потянулась за сигаретами, погладила ему спину. Он лежал на ней весь в поту. Когда она докурила, он уже готов был заняться ею (его выражение; ей лично больше нравилось «доставить ей удовольствие»). Если ему удастся не заснуть.

* * *

Льюин сидел и смотрел в окно спальни. Ничего не было видно, кроме следов дождевых капель на стекле и его собственного отражения. Сон постепенно покидал его, осталась только одна сцена: они с Джеймсом пожимают друг другу руки в сарае. В качестве платы Льюин дал ему овцу; Джеймс забросил ее на плечо. Все нормально, сказал он, ты больше это не увидишь, обещаю. Я лично прослежу. А потом он улыбнулся...

Эта улыбка и разбудила Льюина. В этот момент его рука работала с изнурительно твердым членом. Он был рад, что сон оборвался до того, как с этим улыбающимся красавцем Джеймсом не произошло еще чего-нибудь. Хотя Льюин все-таки был расстроен. Об этом не хотелось думать. Нет, не совсем так. Ни о чем другом тоже не хотелось думать, по крайней мере сейчас.