Овцы - [48]

* * *

Весь день шел сильный дождь. Адель спустилась вниз к четырем часам и начала готовить обед (и чай — для Джеймса). Она была довольна тем, что удалось написать, — порой она сама себя удивляла. Джеймс сказал, что сегодня будет готовить сам, но она чувствовала, что ей хочется заняться готовкой. После вчерашнего фиаско на кону стояла ее репутация. Адель решила сделать безопасные блюда: печеный картофель, салат и сыр.

Она пела «Неужели это все для нас?», резала помидоры и огурцы, за которые отдала в Фишгарде целое состояние. Это была ее музыка, пространная, эмоционально насыщенная баллада. Она не бурчала под нос, а пела громко, по-настоящему.

Джеймс терпеть не мог, когда она пела. Конечно же, он не мог этого терпеть. Он ненавидел, когда люди открыто выражали себя. Такие вещи его смущали и беспокоили.

Сила собственного голоса неожиданно потрясла ее настолько, что она остановилась посреди строчки. Господи, это же стоны раненого животного! В кухню вбежал насквозь промокший Джеймс.

— Дель? Что случилось?

— О Господи, да я просто пела! — заорала она на него и швырнула нож в раковину.

— Пела?

— Да, пела, черт подери! Понятно? Вот так. — Она запела ему в лицо. — «Неужели это все для нас?» — пропела она как могла громко; в конце строки голос дрогнул, и она встревоженно прислушалась. Джеймс в совершенном недоумении посмотрел на нее, что-то проговорил и ушел обратно под дождь. Ей показалось, это было: «Надо проверить, в порядке ли у тебя с головой», но она не была в этом уверена.

Адель добавила в салат соус и попробовала. Хм. Чего-то не хватает. Она наклонила голову, подумала и вышла через боковую дверь в сад.

* * *

— Дель! Что это такое?

Джеймс с трудом контролировал себя. Всем этим он уже был сыт по горло.

— Я считала, что даже человек средних способностей, такой, как ты... — начала она своим высокомерным тоном, но он оборвал ее, приподняв свою тарелку и шмякнув ею об стол. Сэм смотрел на них во все глаза.

— Дель, не надо... не надо так со мной разговаривать.

— Джеймс, Джеймс, Джеймс. Милый мой мальчик. Это печеный картофель, тертый сыр и зеленый салат с чесночным соусом. А ты что думал? — Ей показалось, что на лице Джеймса появились признаки улыбки смерти: какой же у тебя гадкий ротик, подумала она. Почему я никогда раньше этого не замечала?

— Ну ладно. А из чего ты сделала салат? Говори точно.

— Хорошо, сейчас скажу. Помидоры, огурцы, зеленый перец, салат-латук, яблоки, тертая морковь. Петрушка.

— А это что? — Он подцепил кончиком ножа какую-то влажную нитку.

— Ой!

— Вот именно: ой!

— Джеймс, прошу тебя, только не начинай кричать...

— Что это? Говори.

— Не знаю!

— Но ведь это ты положила это в салат, верно?

— Нет!

— Нет?

— Я не знаю, Джеймс. Умоляю тебя...

— Что это такое, Дель?

Она встала, ударившись о стол коленом.

— Это трава, да?

— Послушай, это же смешно.

— Ты добавила в салат траву, да?

— Конечно, нет! Люди не едят траву!

— Не едят. Это овцы едят траву.

Неопровержимая логика. Она вышла из кухни, подальше от его вульгарных нравоучений. Сэм сидел очень тихо. Джеймс опустил нож на стол, встал, надел куртку и ушел в темную холодную ночь.

Ему надо было подумать. Похоже, у Адели какой-то припадок. С того вечера, когда они побывали в тайной комнате, она стала вести себя очень странно; а может, это началось еще раньше? Он постарался вспомнить, но ничего необычного в голову не приходило.

Господи, как будто ему больше заняться нечем! Он взялся за сложнейшую работу, может быть, это его последний шанс остаться на плаву в бизнесе. Себастьян много обещал, но прежде всего надо выполнить намеченное. Он забрал Сэма из школы, отказался от всех контрактов. В их лондонской квартире жила молодая чета, в ящике кухонного шкафа лежал договор об аренде на полгода. Им некуда было возвращаться. Господи! Умеет же она находить время.

Когда родилась Руфи, Адель впала в глубочайшую депрессию. Врач сказал, что ничего необычного в этом нет, женщины часто страдают от гормонального дисбаланса после рождения ребенка. Но момент был выбран самый удачный: самый разгар первого кризиса времен правления консерваторов. Джеймс боролся за выживание; они жили в незнакомом районе северного Лондона. Когда он возвращался домой, шторы были все еще задернуты, почта лежала в ящике, отопление — в середине июля — работало на полную мощность. Адель лежала раздетая на диване и курила. Руфи ползала в грязных подгузниках без присмотра. Адель говорила: «Что-то я устала, который час? Почему ты так рано?» «Потому что уже вечер, Адель. Тебе не кажется?»

Он никогда не злился. Стиснув зубы, он начинал приводить все в порядок. Она не была ни в чем виновата, и он никогда ни в чем ее не обвинял (хотя ничего не забыл и до сих пор не простил ее).

И за все эти годы несколько раз...

Хорошо. Один раз.

Ей взбрело в голову, что сосед снизу хочет ее убить. Она утверждала, что он не дает ей спать постоянной игрой на пианино. В конце концов Джеймс решил не спать ночь, чтобы послушать. Ну, слышишь? Что я должен слышать? Ой, он перестал. Она утверждала, что видела, как сосед сидел у окна с доской для столоверчения. Она говорила, что видела знак, нарисованный мелом на ступенях дома, круг со звездой внутри. Она вышла и стерла его. Однажды он проснулся ночью, когда Адель снимала ботинки и ложилась в кровать. Дель? Где ты была? Она что-то пробормотала в ответ, она явно спала.