Отзывы Ренана о славянском мире - [3]

Душевный складъ кельтовъ изображается Ренаномъ съ большою тонкостію и опредѣленностію, и мы невольно узнаемъ въ немъ родственныя себѣ черты. Онъ выводитъ этотъ складъ изъ многовѣковаго уединенія кельтическихъ племенъ, заставившаго ихъ сосредоточиваться въ себѣ, жить лишь тѣмъ, что было въ нихъ самихъ. Такъ и мы, русскіе, долго были отрѣзаны отъ Европы и предоставлены самимъ себѣ въ духовномъ развитіи. Приведемъ три-четыре характерныхъ свойства, которыя Ренанъ приписываетъ кельтамъ.

„Это племя не довѣряетъ иностранцу, потому что видитъ въ немъ существо болѣе утонченное, могущее употребить во зло его простоту. Равнодушное къ удивленію другихъ, оно проситъ только одного, чтобы его оставили жить у себя дома. Это по преимуществу — племя домашнее, созданное для семьи и радостей семейнаго очага. Нѣтъ другаго племени, въ которомъ бы узы крови были такъ крѣпки, порождали бы столько обязанностей, привязывали бы человѣка къ себѣ подобнымъ въ такихъ размѣрахъ и такъ глубоко- Всякое общественое учрежденіе кельтическихъ народовъ было въ началѣ лишь расширеніемъ семьи“.

Въ этомъ племени сложился особенный взглядъ на жизнь вообще.

„Жизнь для этихъ народовъ не есть личное похожденіе, въ которое каждый пускается на свой рискъ, на свое горе и радость; нѣтъ, это — звено нѣкотораго преданія, это — даръ, переданный и полученный, уплачиваемый долгъ и исполняемая обязанность“.

Отсюда — упорный консерватизмъ и отсутствіе подвижности.

„Это племя послѣднее отстаивало свою религіозную независимость отъ Рима, и оно стало самою твердою опорою католицизма; во Франціи оно послѣднее защищало свою политическую независимость отъ короля, и оно же явило міру послѣднихъ роялистовъ“.

„Жизнь является имъ какъ нѣкоторое твердое условіе, которое измѣнить не во власти человѣка. Мало одаренные иниціативой, слишкомъ расположенные смотрѣть на себя, какъ на низшихъ и опекаемыхъ, они легко приходятъ къ фатализму и самоотреченію“.

„Отсюда происходитъ“, — продолжаетъ Ренанъ, „грусть этого племени“. Его пѣсни большею частью печальны, и Ренанъ едва можетъ найти слова, чтобы изобразить всю „прелестную унылость этихъ народныхъ мелодій“.

Въ кельтическомъ складѣ чувствъ онъ вообще находитъ великія достоинства.

„Съ потребностью сосредоточенія въ себѣ, въ кельтическомъ племени тѣсно связана та безконечная тонкость чувства, которая характеристична для этого племени. Натуры мало расположенныя къ изліяніямъ — почти всегда суть натуры чувствующія съ наибольшею глубиною; ибо чѣмъ глубже чувство, тѣмъ меньше оно стремится выразиться. Отсюда (въ поэзіи кельтовъ) эта прелестная стыдливость, что-то прикрытое, сдержанное, изящное, равно удаленное и отъ реторики чувства, столь знакомой латинскимъ расамъ, и отъ сознательной наивности Германіи. Внѣшняя сдержанность кельтическихъ народовъ, которую часто принимаютъ за холодность, зависитъ отъ той внутренней робости, вслѣдствіе которой они думаютъ, что чувство теряетъ половину своей цѣны, когда оно высказано, и что сердце не должно имѣть другаго зрителя, кромѣ самого себя“.

Всѣ эти черты Ренань соединяетъ въ такое общее выраженіе:

„Еслибы было позволительно приписывать полъ народамъ, такъ же, какъ мы его указываемъ у недѣлимыхъ, то слѣдовало бы безъ всякаго колебанія сказать, что кельтическое племя есть существенно племя женское“.

Можетъ быть читатели вспомнятъ, что нѣмецкіе писатели очень часто признавали и славянъ „женскимъ элементомъ“, пассивнымъ и воспринимающимъ въ отношеніи къ германскому племени; но у Ренана нѣсколько иная мысль.

Приведемъ еще одну черту.

„Существенный недостатокъ бретонскихъ народовъ, склонность къ пьянству, — недостатокъ, который, по всѣмъ преданіямъ шестаго вѣка, былъ причиной ихъ бѣдствій, — зависитъ отъ непобѣдимой потребности иллюзіи. Не говорите, что это — жажда грубаго наслажденія, ибо не было еще народа, который въ другихъ отношеніяхъ былъ бы такъ трезвъ и такъ чуждъ всякой чувственности; нѣтъ, бретонцы искали въ своихъ медахъ видѣнія міра невидимаго. До сихъ поръ еще въ Ирландіи пьянство составляетъ часть всѣхъ тѣхъ праздниковъ, которые наиболѣе сохранили народную и мужицкую физіономію“,

Не тотъ же ли характеръ имѣетъ и наше русское пьянство? Мнѣ вспоминаются при этомъ разговоры Н. Я. Данилевскаго; питая большое отвращеніе къ пьянымъ, онъ, однако, любилъ указывать на относительную невинность и такъ-сказать идеальность этого нашего порока.

Съ сожалѣнію намъ приходится ограничиться этими маленькими выдержками изъ обширной характеристики кельтическаго племени. Намъ думается, что читатели все-таки узнаютъ здѣсь черты очень близкія къ чертамъ русскаго народа, по крайней мѣрѣ къ чертамъ того слоя, или элемента, который Аи. Григорьевъ называлъ смирнымъ типомъ, и въ которомъ, по нашему мнѣнію, нужно видѣть главную силу, самый твердый корень нашего племени. Несмотря на большую нѣжность, съ которою Ренанъ писалъ о кельтахъ, въ этомъ изображеніи не найдутъ преувеличенія тѣ, кто любитъ и понимаетъ нашъ „смирный типъ“. Но кромѣ того всякій, конечно, скажетъ, что этимъ типомъ наша народность не исчерпывается, что она несравненно шире и сложнѣе въ своихъ задаткахъ; Ренанъ правъ, говоря, что мы, славяне, теперь на первомъ планѣ (avant-scène) міра; теперь намъ приходится показать, великъ ли и хорошъ ли нашъ „запасъ безсознательныхъ силъ“, — наслѣдіе долгихъ вѣковъ, сокровище чувствъ и жителей, родившихся „раньше насъ“. Все это скажется, разумѣется, только въ тѣхъ изъ насъ, въ комъ „говоритъ душа“, и дай Богъ, чтобы она въ насъ не убывала. Оставить комментарий