Ответный сталинский удар - [65]

С другой стороны, договор мог возникнуть де-факто в случае вступления СССР в войну после нападения Германии на Польшу. Эту версию активно проталкивает в своих книгах Суворов (Резун). В ответ В. Грызун замечает, что Суворов требует, «чтобы Советский Союз, не дававший Польше никаких гарантий, не заключавший с ней никаких союзов и договоров и ровным счетом ничем Польше не обязанный, выполнил работу Англии и Франции, которые… дали Польше свои гарантии… а затем — кинули ее…» Но перед угрозой войны речь не идет о каких-то счетах. Если бы вмешательство Советского Союза смогло остановить войну, отсутствие договоров и гарантий не имело бы никакого значения. Но мог ли СССР в одиночку, малой кровью, остановить лучшую армию мира?…

Правда, у России были два вероятных союзника: Англия и Франция. У. Ширер в этой связи указывал, что в 1939 г. в Европе уже потенциально существовал «второй фронт», открытия которого впоследствии так настойчиво добивался Сталин, в лице польской, французской армии и английского экспедиционного корпуса. Но мог ли в тех условияхСССР полагаться на потенцию Англии, Франции и Польши? В этом случае сразу возникал вопрос о их добросовестности, поскольку в противном случае союзники в лучшем случае превращались в зрителей, наблюдавших за смертельной схваткой Германии и России.

Даже если отстраниться от субъективного фактора — ярой антисоветской и русофобской позиции английского кабинета и судить только по объективным критериям, — Англия со своими десятью дивизиями физически не могла стать сколько-нибудь добросовестным союзником. Гитлер перед нападением на Польшу однозначно считал, что Англия не способна вести масштабную войну. В отличие от 1914 г., полагал фюрер, «Англия не позволит себе участвовать в войне, которая продлится годы… Это удел богатых стран… Даже у Англии сегодня нет денег, чтобы вести мировую войну. За что же воевать Англии? Ради союзника умирать никто не захочет… Англия и Франция в войну не вступят… Нет ничего, что может заставить их вступить в эту войну…»

По словам Р. Картье, Гитлер рассчитывал, что «Англия подвела итоги своего участия в Первой мировой войне, и баланс оказался далеко не утешительным. Она увидела, что работала для восстановления французского империализма. Англия обеднела. Она допустила Америку перегнать себя. Ее империя зашаталась. Она потеряла Ирландию. Она теряла Египет. Ей грозила потеря Индии. Новая война ускорила бы ее упадок и углубила бы зияющие трещины. Империя бы распалась. Южная Африка наверное, а Австралия и Канада вероятно отказались бы пуститься вслед за метрополией в новую авантюру, где им еще раз пришлось бы проливать свою кровь за чужие интересы. Америка — циничная, жадная, хищная — соберет обильную жатву. Англия это знает. Вот почему она не будет воевать, если только ее не принудят к этому. Доказательство этому Гитлер видел в ее разоружении. Для него, по складу его ума, разоружение было равносильно отречению. Он лучше, чем кто-либо знал состояние английского флота. Кроме двух линейных кораблей «Родней» и «Нельсон», уже не новых, у них не было крупных современных кораблей. Крейсера не были в достаточном числе и порядком изношены. Армия была сокращена до минимума. Авиация устарела. Что это все доказывало, как не то, что Англия решила оставаться нейтральной?» Мало того Лондон никогда и ни при каких условиях не вступил бы в войну ради России, тем более Советской.

* * *

Однако для Франции, в отличие от Англии, усиление Германии было вопросом жизни и смерти. Инстинкт самосохранения и довольно внушительный экономический потенциал могли заставить ее рано или поздно вступить в схватку с фашизмом. Что же представлял собой единственный серьезный потенциальный союзник Сталина — Франция?

Францию, на своей шкуре перенесшую Первую мировую войну, в отличие от Англии прежде всего интересовала не война, а мир. Профессор Ж. Бартелеми писал в то время: «В случае войны Франции придется отдать, как минимум 3 миллиона жизней — пожертвовать всей университетской, заводской, школьной молодежью». Генерал М. Вейган заявлял, что Франция не может позволить себе роскошь каждые 20–25 лет вновь переживать войну и терять миллионы людей, «так как это было бы физическим истреблением французского народа».

Первой лакмусовой бумажкой, характеризующей союзническую порядочность Франции, стал советско-французский договор 1935 г. По словам Наджиара, Советский Союз предложил четкие обязательства по договору, «на которые мы ответили расплывчатыми формулировками». Переговоры тянулись бесконечно. Дошло до того, что Потемкин обвинил Лаваля в лицемерии… будто Франция, заключая соглашение с Советским Союзом, приносит себя в жертву. В марте советское правительство фактически предъявило ультимативное требование завершить переговоры. Тогда же в марте Гитлер заявил о создании Люфтваффе и полумиллионной армии. Лаваль был вынужден согласиться, однако при этом чиновники французского внешнеполитического ведомства буквально выхолостили проект соглашения.

Несмотря на постоянное давление Литвинова, Франция ратифицировала договор только через год в марте 1936 г… Но это было только политическое соглашение, теперь необходимо было подписать военное, без которого первое теряло смысл. Однако Франция не только не торопилась приступить к его обсуждению, а наоборот, в ответ на активность Литвинова и Тухачевского заблокировала советские заказы на военное оборудование. Как отмечает М. Карлей: «Оттяжки и лицемерие становились главными тактическими приемами в стремлении избежать штабных переговоров». Гамелен заявлял: «Нам нужно затягивать дело как можно дольше». Швайсгут подтверждал: «Нам следует не спешить, но и не создавать у русских впечатления, что мы дурачим их, что может привести к резкому развороту (т. е. к сближению с Германией)».