— Это она сейчас так думает. Все так говорят, но никто не знает, как все потом сложится. Несколько дней назад я встретил мужчину, который был летчиком во время Первой мировой. Его лицо было изуродовано огнем. — Держа его под руку, она могла почувствовать, как он вздрогнул. — Он не видел свою жену несколько лет, — продолжал Марк, — и не винит ее. Он сказал, что не вправе ожидать от женщины, что изо дня в день она сможет смотреть на его лицо.
— Но ведь внутри он остался прежним!
— Разве? Как можно пережить все это и остаться таким, как прежде?
И снова по его телу пробежала дрожь. Ее рука стиснула его руку, выражая сочувствие. В эти дни ей казалось, что она стала лучше понимать Марка, в то же время зная, что он скорее умрет, чем признается, что тоже боится.
Сначала особенно нечего было бояться. Казалось, что стоит британским самолетам подняться в воздух и пролететь над Европой, как немецкая армия будет остановлена. Но скоро стало ясно, что у врага более мощная техника. Потери Британии стремительно росли. Марк оставался невредимым, но не всем так везло…
Он не рассказывал ей, но она знала о двух пилотах, чья отвага была отмечена крестами Виктории. Но они так никогда и не увидели своих наград — оба погибли в сражении.
И сейчас Ди почувствовала то, чего Марк никогда бы прямо не сказал. Что больше всего он боится огня. Больше, чем боли. Больше, чем смерти.
— Это что там, автобус? — сказал он, увидев в конце улицы машину.
Ди грустно кивнула:
— Ara, автобус…
— Ну что ж, мне пора. Еще раз поздравляю с успешной сдачей экзаменов. Может, на следующей неделе увидимся.
Потом они еще раз встретились на Рождество. Но время летело, и вот уже наступил сороковой год. С каждым уходящим месяцем прогнозы становились все более мрачными. Невилл Чемберлен, к тому времени уже серьезно болевший, в мае отказался от своего кресла, и на его место был назначен Уинстон Черчилль.
Работа Ди требовала и физических сил, и профессиональных знаний. Почти все время она проводила в больнице, предпочитая выматываться на работе, чем предаваться своим невеселым мыслям.
— Работать до тех пор, пока не свалишься, конечно, похвально, — сказал доктор Ройс, ставя перед ней чашку чаю. — Но если вы будете так уставать, то какая, скажите, от вас польза для больных?
Ди открыла глаза, наградив его сонной улыбкой.
— Я знаю, — сказала она. — Сейчас ухожу.
— Вы давно не виделись с вашим женихом?
— Недели две, но надеюсь, скоро у него найдется время, чтобы к нам выбраться. Аэродром недалеко, к тому же он всегда может позвонить. Мне повезло. Вот кого действительно жаль, так это тех, чьи мужья воюют во Франции.
— Говорят, Марк Селлон уже зарекомендовал себя как отважный и талантливый пилот, — сказал доктор как бы между прочим. — Вы можете гордиться им.
— Спасибо. Марк сейчас очень доволен собой, потому что теперь, когда Черчилль стал премьер-министром, он может сказать: «Ну что я говорил?»
— Он действительно это предсказывал?
— Не совсем, но Марк всегда считал, что Черчилль единственный, кто знает, о чем говорит.
— Это верно. Ну, а теперь отправляйтесь домой и немного поспите.
Дома она нашла Хелен, кипящую от раздражения, что за последние недели с ней случалось частенько. В стране возникли проблемы с продовольствием. Многие суда, доставлявшие продукты, становились жертвами вражеских подводных лодок. Чтобы растянуть запасы, были выпущены предписания с недельными нормами потребления.
— Четыре унции бекона, — читала с возмущением Хелен, — две унции сыра, три пинты молока. А так как я израсходовала все купоны на эту неделю, чтобы отоварить купоны на следующую, мне придется ждать понедельника.
— Ну, мам, ты же понимаешь, что это делается для того, чтобы все было по-честному, — сказала Ди. — Иначе те, у кого есть деньги, сразу бы все скупили.
— Все это, конечно, очень хорошо, но, когда Марк придет на выходные, скажи, чем мне его кормить?
— Я думаю, он поймет.
Ди считала минуты, когда она снова сможет увидеть Марка, но накануне намеченной встречи раздался телефонный звонок.
— Я не смогу прийти завтра, — раздался в трубке его глухой голос. — Все увольнительные отменены.
— Почему?
— Я не знаю, и даже если бы знал, вряд ли мог бы сказать. Но что-то серьезное, уж поверь мне.
Так Ди впервые услышала о Дюнкерке.
