Ответ на книгу Шедо-Ферроти - [6]

Итак, приведя на память прошлое, мы убеждаемся, что с нашей стороны не произошло ничего такого, в чем можно было бы видеть умышленную или неумышленную попытку воспрепятствовать направлению к лучшему, которое принимали дела в нашем Отечестве. Мы можем, стало быть, остаться спокойными в нашей совести. Но направление к лучшему находится весьма естественно в ожесточенной борьбе с направлением к худшему. Если бы не было двух противоположных направлений, то не было бы ни вопросов, ни затруднений, ни опасностей. Итак, если мы можем оставаться спокойными, что ничему хорошему в русских делах не воспрепятствовали и не пытались воспрепятствовать, то это не может послужить к нашему оправданию с точки зрения противного направления. Оно тем менее может быть довольно нами, чем преувеличеннее представляет себе значение нашей деятельности. Полагая, что мы особенно способствовали развитию народного чувства, оно весьма естественно сосредоточивает на нас все свое неудовольствие, — и вот выходит книга, в которой мы являемся героями судеб России и Польши, а с тем вместе и самым ненавистным началом, которое когда-либо на Руси появлялось.

Но прежде всего мы желали бы вывести свою особу из того трагикомического положения, в которое ставят ее. Мы не заслужили той массы неприязни, которой чествуют нас противники русского дела. За собой лично мы не признаем никакой особенной заслуги, а также никакого особенного повода к вражде, и, стало быть, не видим, почему именно на нас должна сосредоточиваться ненависть противной стороны. Нельзя видеть особенную заслугу в том, что делается по простой обязанности. Мы были обязаны действовать так, как мы действовали, говорить то, что говорили; если бы мы действовали и говорили иначе, то мы не могли бы не презирать себя и заслуживали бы презрение всякого честного человека какой бы то ни было партии, из какого бы то ни было лагеря. Значение, которое нам приписывают наши противники, есть ошибка, нечто вроде оптического обмана, происходящего вследствие обстоятельств совершенно случайных. Какая важность в том, что француз чувствует себя французом? Какая важность в том, что немец чувствует себя немцем? Теперь спрашивается, какая же важность может быть в том, что русский чувствует себя русским?

В нас видят какую-то уродливую случайность, а вся беда состоит только в том, что мы, чувствуя себя в глубине души русскими, нераздельно с тем и также глубоко чувствуем свою связь с европейской цивилизацией. Нам простили бы, если бы чувство русской народности было у нас темным фанатизмом, дикой страстью или тем, что называется квасным патриотизмом. На нас не обратили бы внимания, если бы это чувство развивалось у нас в фантазии и вопреки здравому смыслу. Но нам не могут простить то, что в наших понятиях русское дело есть дело цивилизации и человечества, что мы в то же время остаемся в пределах здравого смысла и на земле. Такое сочетание кажется крайне неудобным для всех наших сепаратистов; оно является досадной неожиданностью. Допускается иметь какие угодно идеалы и цели, но отнюдь не может быть допущено живое, искреннее и толковое убеждение, что истинный прогресс в России возможен только на основании русской народности, что русское государство может сохранить свою силу и приобрести желаемое благоустройство только в качестве русского государства, что политика русского правительства может не иначе вести ко благу, не иначе удовлетворять своему назначению, как принимая все более и более национальный характер. Нет, не в личности нашей дело, — мы не так малодушны, чтобы польститься тем значением, которое хотят придать нам. Мы не считаем себя вправе гордиться той ненавистью, которую, по-видимому, возбуждаем против себя. Наше имя употребляется с целью вовсе не лестной для нашего самолюбия; оно служит только средством для того, чтобы умалить значение новой силы, которая не имелась в виду и с которой, однако, приходится считаться; эта сила — пробуждающееся чувство русской народности и возникающая на Руси гласность независимого мнения. В прошлом году впервые русским людям, не имеющим никакого политического или официального значения, стало возможно принимать серьезное участие в делах общего интереса. Не к нам лично относится ненависть, но вообще к русскому человеку, к русской мысли, к русскому чувству, получившему голос. Это кажется и странным, и невозможным, и досадным, и этого досадного факта не хотят признать, с ним не хотят примириться. Все употребляется в дело, чтобы обессилить его. Ему хотят насильно придать значение чисто личное, хотят представить его каким-то уродливым исключением и в то же время стараются всячески заподозрить и образ мыслей, и образ действий тех лиц, с которыми хотят насильно связать его.

Впервые опубликовано: "Московские ведомости". 1864. N 195. 5 сентября. С. 1–2.