Ответ Иову - [20]
На основании этой впечатляющей бессмыслицы, как бы от некоторого дефицита терпения в работе с трудным фактическим материалом, был сделан вывод, что Христос вообще – просто миф, т. е. в данном случае не более чем фикция. Но миф – не фикция, он состоит из беспрерывно повторяющихся фактов, и эти факты можно наблюдать всё снова и снова. Миф сбывается в человеке, и все люди обладают мифической судьбой не меньше, чем греческие герои. То, что жизнь Христа в огромной степени есть миф, вовсе поэтому не противоречит его фактическому существованию; хочется даже сказать, дело обстоит противоположным образом – мифический характер жизни выражается именно в её общечеловеческом значении. С точки зрения психологии вполне возможно, что бессознательное, т. е. какой-нибудь архетип, совершенно подчинит себе человека и будет детерминировать его судьбу даже в деталях. При этом могут возникнуть объективные, т. е. непсихические, параллельные явления, которые тоже представляют этот архетип. Тогда не только кажется, но и в действительности происходит так, что этот архетип получает своё бытие как психически – в индивидууме, так и вне его – объективно. Я думаю, Христос был именно такой личностью. Жизнь Христа была как раз такой, какой ей надлежит быть, если это жизнь Бога и Человека в одно и то же время. Она – символ, соединение разных природ, какое получилось бы, если бы Иов и Яхве были соединены в одной личности. Желание Яхве стать человеком, возникшее из его столкновения с Иовом, сбывается в жизни и страданиях Христа.
Если оглянуться на более ранние этапы творения, то может показаться странным, куда же всё-таки подевался Сатана со своим подрывным влиянием. Ведь повсюду, где растут злаки, он сеет свои плевелы. Вероятно его участие в избиении младенцев Иродом. Известна его попытка соблазнить Христа ролью светского владыки. Столь же несомненно, что он, как следует из слов одержимого, хорошо информирован о природе Христа. Кажется, он же вдохновлял Иуду, но не мог ни спровоцировать такое важное событие, как жертвенная смерть Христа, ни воспрепятствовать ему.
Его относительная недееспособность объясняется отчасти, разумеется, тщательной подготовкой к рождению Бога, а отчасти – тем примечательным метафизическим событием, которое не укрылось от Христа: «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию» [XLV]. Это зрелище имеет отношение к темпорализации некоей метафизической данности, а именно исторически (пока) окончательному разрыву между Яхве и его тёмным сыном. Сатана изгнан с небес и больше не имеет возможности подбивать своего Отца на сомнительные предприятия. Это «событие» могло бы объяснить, почему Сатана, где бы он ни появлялся в истории вочеловечения, всегда играет такую подчинённую роль, которая ничем более не напоминает о прежних доверительных отношениях с Яхве. Он откровенно утратил отчее благоволение и был отправлен в изгнание. Тем самым он всё же подвергся, хотя и в характерно смягченной форме, той каре, отсутствие которой мы уже оценили по истории Иова. Будучи удален от небесного двора, он, тем не менее, сохранил за собой владычество в подлунном мире. Его ссылают не прямиком в преисподнюю, а на землю, и лишь в конце времён он будет изолирован и надолго утратит возможность действовать. За смерть Христа он не в ответе, поскольку в свете прообразов Авеля и умирающих юными богов эта смерть – в качестве избранной Яхве судьбы – означает исправление причинённой Иову несправедливости, с одной стороны, и деяние во благо духовного и морального совершенствования человека – с другой. Ибо, безусловно, значение человека многократно возрастает, когда даже сам Бог становится человеком.
Вследствие относительного обуздания Сатаны Яхве – благодаря отождествлению им себя со своим светлым аспектом – превратился в доброго Бога и любящего Отца. Правда, он не лишился своего гнева и умеет карать – но только справедливо. По всей видимости, случаев, подобных трагедии Иова, ожидать больше не приходится. Бог демонстрирует свою благость и милосердие; он милостив к грешным детям человеческим и даже определяется как Любовь. Хотя Христос питает к Отцу совершенное доверие и даже осознаёт себя единым с ним, он, тем не менее, находит необходимым вставить в «Отче наш» предусмотрительную просьбу (и увещевание): «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого» [XLVI]. Это значит, что Бог должен не побуждать нас ко злу прямым соблазном, а избавлять нас от него. Возможность того, что Яхве – несмотря на все меры предосторожности и высказанное им намерение стать Summum Bonum «Высшим благом» – опять пойдёт по старой дорожке, не так уж, следовательно, далека, чтобы можно было упускать её из виду. Во всяком случае, Христос считает целесообразным напомнить в молитве Отцу о его пагубных для людей склонностях и просить его бросить это дело. Ведь по человеческим меркам неблагородно и даже в высшей степени аморально склонять малых детей к поступкам, опасным для них, и притом просто с целью испытать их моральную устойчивость! К тому же различие между ребёнком и взрослым неизмеримо меньше, нежели между Богом и его творением, чьи моральные изъяны превосходно тому известны. Недоразумение это даже столь велико, что, не будь такой просьбы в «Отче наш», её следовало бы счесть кощунственной – ведь нельзя же, в самом деле, приписывать подобную непоследовательность Богу любви, этому Summum Bonum.
