Ответ - [35]

Мальчик смотрел во все глаза. — Но как же вы изволили объяснить им?

— Тебе какое дело?

Кровь бросилась Балинту в лицо.

— Я сказал тут, что меня сшибло машиной, — мрачно пояснил Браник. — Если узнают, что это было столкновение с военным чином, дело мое плохо. Так что не проболтайся! — Он буквально сверлил глазами Балинта, словно именно его собирался привлечь к ответственности за увечья, нанесенные ему шпагой старшего лейтенанта. — Что это за дикари, что за неучи ходят к вам?!

Балинт даже рот раскрыл. — К нам, господин Браник?!

— Как зовут того негодяя? — спросил чиновник, и его глаза вновь ринулись в штыковую атаку на мальчика.

Балинт удивился еще больше. — Вы же сказали, господин Браник, что вызвали его на дуэль! А сами не знаете даже его имени?

— Молчать! — прикрикнул Браник. — Я и смотреть не желаю на такое ничтожество. Кто он, этот негодяй?

— Какой-то родственник господина Фаркаша, — ответил мальчик. — Если хотите, господин Браник, я могу узнать его имя и адрес у господина профессора.

— Никому ни слова! — угрожающе воскликнул Браник. — Не видать ему такой чести, чтобы я произнес вслух его имя! — Так, значит, вы не будете подавать на него жалобу? — недоумевал мальчик. — Я пока что в своем уме! — воскликнул Браник-младший, бледнея. Он потрогал повязку на голове и беспокойно оглянулся на дверь. — Если здесь узнают, что я «допустил непочтительные выражения в адрес армии», как утверждает этот идиот, то придется мне, в довершение всего, еще и с должностью распрощаться. Ишь, чего выдумал. Управление крупного предприятия не потерпит, чтобы его служащие непочтительно выражались о национальной армии. — И он метнул на мальчика такой испуганный, затравленный взгляд, что Балинт почти пожалел его.

— Да вы не бойтесь, — воскликнул он весело, — я никому не скажу ни словечка! Как поживает тетя Браник? Вылупились уже ее утята?

Широкие брови под белым тюрбаном еще раз угрожающе взлетели. — Никому ни слова, слышишь! Да будь я на его месте, будь на мне мундир нашей армии, вероятно, я и сам поколотил бы себя…

Уже в течение нескольких минут из соседней комнаты в коридор доносилось непрерывное дребезжание телефона; иногда он умолкал на минуту, но тут же начинал звонить вновь, казалось, еще громче и требовательнее — так рука тянется все дальше и настойчивей, взывая о помощи. — Может, войти и поднять трубку? — спросил Балинт.

— Это не мой отдел, — отрубил Йожеф Браник. — Сами подымут! Итак, о моем деле чести молчок! Мы ведь понимаем друг друга? А ты загляни как-нибудь вечерком, я дам несколько свежих яичек для матери.

— Яичек? — недоуменно переспросил Балинт.

— Ну да, матери твоей, — раздраженно ответил Йожеф Браник.

Балинт по-прежнему ничего не понимал. — А почему вы хотите дать маме яички, господин Браник?

Телефон в дальней комнате умолк, потом зазвонил снова. Балинт еще не усвоил зауженного понятия взрослых о дисциплине: и душа его и тело готовы были спешить на первый же зов. Тщетные усилия телефона беспокоили его сверх меры, он едва сдерживался, чтобы не броситься к нему со всех ног. Но господин Браник безжалостно пользовался своими правами, и чем отчаяннее надрывался телефон, тем он казался довольнее. Это тоже было непонятно мальчику. — Почему вы хотите дать маме яички, господин Браник?

— Чтобы ты язык за зубами держал!

— Не понимаю.

В этот миг шагах в двадцати от них отворилась еще одна дверь, покрытая белой масляной краской. В коридор вышло несколько господ во главе с техническим директором, которого Балинт уже видел: утром он в сопровождении группы иностранцев побывал в сборочном. Йожеф Браник моментально повернулся вокруг своей оси и протянул руку к двери, но директор издали приметил его белый тюрбан.

— А ну-ка, извольте подождать! — сказал он с расстояния в двадцать шагов, уставив на Браника сухощавое лицо с золотым пенсне на носу. Голос директора был бесцветен и глух, но страшную эту личность окружало поясом такой бездыханной тишины, — словно глетчер холодным воздухом, — что, как бы тихо он ни заговорил, каждое его слово было слышно и на расстоянии пятидесяти шагов: все, кто находился внутри этого пояса, даже дышали вполсилы.

Лицо Браника стало белым, словно его вырезали из листа наилучшей министерской бумаги. — Как заживает ваша рана? — спросил технический директор, будучи уже в десяти шагах от чиновника. — Что вы сказали?.. Не слышу.

— Благодарю вас, господин директор, — повторил Браник громче.

— Благодарю, заживает или — благодарю, нет? — Между ними оставалось лишь пять шагов, и вопрос прозвучал так, что Йожеф Браник невольно отдернул голову: глухое шипенье директорского голоса ударило в барабанные перепонки, словно гром. — Так как же: благодарю, заживает или благодарю, нет? Вы не в силах работать?

— О, конечно, в силах, господин директор!

Лицо в золотом пенсне, не задерживаясь, проследовало мимо Браника. — Ибо, ежели вы не в состоянии работать, — ровно и столь же внятно шипел голос, хотя директор даже не обернулся, — вам следует, вероятно, взять больничный лист. Почему здесь никто не подымает телефонную трубку? Господин Браник, — продолжал он, даже не поинтересовавшись, присоединился ли чиновник к его свите, — вы не замечаете, что вот уже пятнадцать минут, как там непрерывно звонит телефон? Вероятно, вы не можете прервать важное собеседование с этим юным тружеником. В одиннадцать пришлите ко мне господ и дам, которым следовало бы находиться в этой комнате!