Ответ - [26]
Поднявшись на третий этаж, Балинт постучался в номер тридцать один. В угловых квартирах, где комнаты были с альковом и стоили на пять пенгё в месяц дороже, обитали жильцы посолиднее: мастера, начальники цехов, служащие — словом, те, у кого хватало жалованья, чтобы зимой жить в тепле, а летом в субботние вечера сыграть партию в кегли. В тридцать первом номере жил крестный отец Балинта Лайош Нейзель, судовой кузнец, с матерью, женой и четырьмя детьми; когда задували ноябрьские ветры, Балинт часто приходил сюда под вечер греться, сперва до одури наглотавшись дыма в собственной комнатенке.
— Ты ли это, Балинт Кёпе? — раздался чей-то голос у него за спиной. То был дядя Мозеш, горбатый цирюльник, ходивший брить по квартирам, беря на двадцать филлеров дешевле, чем в парикмахерских. — Каким это ветром тебя занесло?
— Вот пришел, — ответил Балинт.
— А по какому делу? — допытывался парикмахер, чьи горб и профессия в равной мере вскармливали любопытство.
— К вам я, дядя Мозеш, — подмигнул мальчик.
— Ко мне? — удивился парикмахер. — Ко мне? Зачем это?
— А чтоб побриться, — серьезно ответил Балинт. — В Киштарче я бриться нипочем не хожу, больно плохо там бреют.
— А ну тебя, обезьяна! — ухмыльнулся горбун. — Тебе еще долго чесаться придется, пока борода вырастет.
— А она от того растет? — спросил мальчик. — Тогда у собак борода до земли должна расти… Скажите, пожалуйста, моей крестной нет дома?
— Недавно ушла, — ответил дядя Мозеш, чья память, словно светочувствительная пластинка, безошибочно учитывала перегруппировки сил целого дома. — А ты к ним?
Балинт поколебался. — Я работу ищу.
— Работу? М-да… Выбрал время!
— А что?
— Полдома гуляет, — проворчал парикмахер. — И я с ними вместе.
Балинт подождал немного в надежде, что тетушка Нейзель вот-вот вернется с покупками; затем спустился, обежал двор, словно собачонка, после двухнедельных блужданий обнюхивающая в волнении весь дом, потрогал листья олеандра, ответно посвистел дрозду, потом выбежал на улицу и заглянул по очереди во все подворотни. Полчаса спустя, опять понапрасну толкнувшись к Нейзелям, он решительно сбежал с лестницы и зашагал к проспекту Ваци.
Широкий тротуар между улицами Шюллё и Жилип, обычно в эти часы принадлежавший женщинам с сумками, спешащим домой после утренних покупок, сейчас был заполнен мужчинами. Одни толпились вдоль края тротуара, другие уныло прохаживались по двое, по трое, не глядя на занятых своими делами мрачных жен, кое-кто стоял в одиночестве, сунув руки в карманы и надвинув на глаза шапку или шляпу, подпирая уже согревшиеся под утренним солнцем стены домов. Лица почти у всех были хмурые, впалые щеки поросли четырех-пятидневной щетиной.
Балинт с недоумением разглядывал непривычную картину. Не будь лица мужчин небриты, можно было бы подумать, что нынче воскресенье. Он пробежал вперед, к «Семи домам», и увидел: высокая труба завода Лампеля не дымится, все другие трубы окрест тоже стоят бездыханные. Недоставало чего-то и в звуковой картине города, хотя довольно долго он не мог определить, чего именно, и, лишь вернувшись к воротам металлургического, заметил, что два больших мостовых крана стоят, их нескончаемое, сопровождавшее все его детство гуденье умолкло.
— Что случилось, Рози? — спросил он у знакомой девчонки, его однолетки, сидевшей у подъезда на маленькой скамейке. Та снизу посмотрела на него, но не ответила, только повела плечом.
— Твой отец тоже гуляет? — спросил Балинт.
Рози опять не ответила. Балинт, ничего не понимая, переминался с ноги на ногу. — Ты больна? — спросил он. — У тебя что, рот распух?
— Иди ты знаешь куда! — крикнула девочка и повернула к нему худое, странно неподвижное лицо. — Или не видишь, что я загораю?
— Ну и что?
— А то, что солнце мне загородил, дуралей!
Балинт повернулся и пошел прочь.
— Балинт! — тотчас позвала Рози. — А ну вернись-ка!
Балинт обернулся. — Чего тебе?
— Поди-ка сюда!
— Ну? — буркнул Балинт, сделав шаг назад.
— Нет у тебя кусочка хлеба?
— Нет.
— Ну и дурак. Опять мне солнце загородил. Иди знаешь куда…
Отец Рози был мастером литейного цеха на заводе Ланга; если Рози в девять утра уже голодна, значит, ее отец тоже без работы, а если выгоняют даже мастеров, значит, весь цех гуляет. Если не весь завод! Балинт вдруг остановился: а может, и крестного отца рассчитали? Эх, надо было спросить у горбуна-парикмахера, уж он-то все знает обо всех, заботливо, кропотливо подбирает, запоминает каждую новость… На углу стояло человек десять — пятнадцать, они горячо жестикулировали и говорили о чем-то, нарушая утреннюю тишину. Балинт подошел ближе — крестного среди них не было. Чуть в стороне стоял высокий белобрысый парнишка; Балинт знал его, он тоже был из «Тринадцати домов». — Привет, Бела! — Бела с высоты своих четырнадцати лет глянул на тщедушного Балинта, они обменялись рукопожатием. — Не слышал, дядю Нейзеля тоже выставили? — Бела пожал плечами. — Не знаю. Ты откуда?
— Из Киштарчи.
— Там живете?
— Уж полгода.
— Вчера судостроительный еще работал, — сказал Бела.
— А завод Ланга?
— Этот уж три недели как стал, в тот же день, что и завод Шлинка, — объяснял Бела. — Позавчера остановился Симент, Венгерско-бельгийский, вчера — Арнхейм.
В книгу включены две повести известного прозаика, классика современной венгерской литературы Тибора Дери (1894–1977). Обе повести широко известны в Венгрии.«Ники» — согретая мягким лиризмом история собаки и ее хозяина в светлую и вместе с тем тягостную пору трудового энтузиазма и грубых беззаконий в Венгрии конца 40-х — начала 50-х гг. В «Воображаемом репортаже об одном американском поп-фестивале» рассказывается о молодежи, которая ищет спасения от разобщенности, отчуждения и отчаяния в наркотиках, в «масс-культуре», дающих, однако, только мнимое забвение, губящих свои жертвы.
Основная тема творчества крупнейшего венгерского писателя Тибора Дери (1894—1977) — борьба за социальный прогресс и моральное совершенствование человека.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
Книга состоит из романа «Карпатская рапсодия» (1937–1939) и коротких рассказов, написанных после второй мировой войны. В «Карпатской рапсодии» повествуется о жизни бедняков Закарпатья в начале XX века и о росте их классового самосознания. Тема рассказов — воспоминания об освобождении Венгрии Советской Армией, о встречах с выдающимися советскими и венгерскими писателями и политическими деятелями.
Семейный роман-хроника рассказывает о судьбе нескольких поколений рода Яблонцаи, к которому принадлежит писательница, и, в частности, о судьбе ее матери, Ленке Яблонцаи.Книгу отличает многоплановость проблем, психологическая и социальная глубина образов, документальность в изображении действующих лиц и событий, искусно сочетающаяся с художественным обобщением.
Очень характерен для творчества М. Сабо роман «Пилат». С глубоким знанием человеческой души прослеживает она путь самовоспитания своей молодой героини, создает образ женщины умной, многогранной, общественно значимой и полезной, но — в сфере личных отношений (с мужем, матерью, даже обожаемым отцом) оказавшейся несостоятельной. Писатель (воспользуемся словами Лермонтова) «указывает» на болезнь. Чтобы на нее обратили внимание. Чтобы стала она излечима.
В том «Избранного» известного венгерского писателя Петера Вереша (1897—1970) вошли произведения последнего, самого зрелого этапа его творчества — уже известная советским читателям повесть «Дурная жена» (1954), посвященная моральным проблемам, — столкновению здоровых, трудовых жизненных начал с легковесными эгоистически-мещанскими склонностями, и рассказы, тема которых — жизнь венгерского крестьянства от начала века до 50-х годов.