Ответ - [23]
— Благодарю.
Лысина министра побагровела, однако из почтения к барону он счел за лучшее проглотить злость. — Мы намерены повысить вам дотацию.
— На сколько?
— Нам хотелось бы знать ваше мнение.
— Сколько я сейчас получаю? — спросил профессор.
Министр сердито рассмеялся. — Вы даже не знаете?
— Очевидно, столь мало, ваша милость, что господин профессор просто не помнит, — подхватил барон. — Насколько мне известно, профессор в основном содержит свой факультет на собственные средства… Как вы сказали?.. Девять тысяч пенгё в год? Не густо.
Министр покраснел еще больше. — Государство наше бедное, господин барон! Но, как видите, мы стараемся исправить положение. Какая сумма вас устроила бы, господин профессор?
— Нам нужно пятьдесят тысяч, — не задумавшись ни на минуту, сказал профессор.
Супруга министра, уничтожившая за это время три куска торта и полдюжины пирожных жербо-миньон, громко рассмеялась. Министр чуть не задохнулся. — Вам угодно шутить, господин профессор. — Его голос стал хриплым от сдерживаемой ярости. — Как вы это себе представляете? Да у меня весь университетский бюджет…
— Но тогда зачем меня спрашивать? — прервал его профессор. — Сколько вы намерены дать?
— Если все пойдет хорошо, мы сможем увеличить дотацию… Густи! — подозвал он проходившего мимо их столика стройного белокурого молодого человека. Густи тотчас обернулся. — Слушаю, ваша милость? — В его голосе было точно то же выражение, что полчаса назад в голосе накрывавшего столы лакея, и так же предупредительно поблескивали его гладкие напомаженные волосы, склоненные к самым губам министра. — Густи, — бросив укоризненный взгляд на жену, попросил министр, — пробегитесь по буфетам и разыщите мне что-нибудь на сладкое! И фрукты пришлите! — крикнул он вслед удаляющемуся Густи, опять недовольно поглядев на жену. — Можно и крем, если не окажется торта!
Шумная компания графов-лошадников покинула свое место, и в красную буфетную донеслись из мраморного зала приглушенные расстоянием звуки вальса.
— Мы с волнением ожидаем конца вашей фразы, милостивый государь! — Барон повернул к министру короткую красную шею, очки его резко блеснули.
— Как вы сказали?.. Ах да, как же!.. Было намечено увеличить дотацию до пятнадцати тысяч, не так ли? — Министр вопросительно взглянул на жену; ее милость, за отсутствием вина, наливала себе минеральной воды; сперва она искупала в стакане широкий красный язык, потом залпом выпила воду.
— Да-да, — кивнула она, — пятнадцать тысяч!
— И вы полагаете, этого достаточно, ваша милость? — спросил барон.
Министр облокотился о стол. — Но именно такая сумма была намечена, господин барон! Однако, употребив и личное мое влияние, я смею надеяться, что доведу эту сумму, скажем, до двадцати тысяч пенгё, что, как ни говорите, было бы все-таки вдвое больше того, что институт получал до сих пор…
Профессор приблизился к столу. — Ну, а цена всего этого?
— То есть?!
— Я спрашиваю о цене, — повторил профессор с самой любезной улыбкой и, сцепив руки на животе, стал медленно крутить большими пальцами. — Барон подмигнул ему. — Я вижу, профессора сделал несколько недоверчивым опыт его предшественников, — сказал он, поворачиваясь к министру. — Не сомневаюсь, что широкий жест ваш, господин министр, развеял бы воспитанный в научных занятиях скепсис господина профессора.
Министр насильственно улыбнулся. — Мы не торговцы людскими душами, господин барон. Лично я желал бы достичь всего-навсего лишь некоторого искреннего сближения между профессором Фаркашем и выражающим общественное мнение страны правительством; я желал бы, чтобы один из величайших ученых мужей Европы рассматривал с большей симпатией и собственным своим участием поддерживал ту конструктивную работу, которую мы ведем в интересах венгерской нации.
Профессор продолжал крутить пальцами. — Это вам я обязан получением письма от «пробуждающихся мадьяров»?[30]
На секунду воцарилась тишина. — Какого письма? — с любопытством спросил барон.
— Письма? — повторил министр, словно был туг на ухо.
— Вы, кажется, желали бы, чтобы я вступил в ряды «пробуждающихся»?
Барон смотрел на министра. Лицо последнего снова стало наливаться краской. — Простите, что за инсинуация!
— Молодой человек, принесший письмо в мою лабораторию, — продолжал профессор, — родственник вашего личного секретаря. Он дал мне понять, что письмо составлено не без вашего ведома.
— Любопытно! — пробормотал барон, обращая очки свои на министра, у которого побагровел уже и затылок. — Он солгал! — воскликнул министр, ударив по столу ладонью. — Если он утверждал, будто я знал об этом письме, то…
— …это грубая ложь! — негромко договорил барон. — В самом деле, что могло бы подвигнуть его милость господина министра сочувствовать чисто антисемитскому движению! Правда, на венгерской политической арене нам уже приходилось раз-другой видеть примеры того, как кое-кто старался застраховать себя сразу с двух сторон, но подобная практика кажется совершенно несовместимой с прямолинейным характером господина министра.
Министр откинулся на стуле. — Надеюсь, господин барон, вы не допускаете мысли, будто бы я знал об этом письме?
В книгу включены две повести известного прозаика, классика современной венгерской литературы Тибора Дери (1894–1977). Обе повести широко известны в Венгрии.«Ники» — согретая мягким лиризмом история собаки и ее хозяина в светлую и вместе с тем тягостную пору трудового энтузиазма и грубых беззаконий в Венгрии конца 40-х — начала 50-х гг. В «Воображаемом репортаже об одном американском поп-фестивале» рассказывается о молодежи, которая ищет спасения от разобщенности, отчуждения и отчаяния в наркотиках, в «масс-культуре», дающих, однако, только мнимое забвение, губящих свои жертвы.
Основная тема творчества крупнейшего венгерского писателя Тибора Дери (1894—1977) — борьба за социальный прогресс и моральное совершенствование человека.
Если в двух словах, то «желание исчезнуть» — это то, как я понимаю войну.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Эта книга о жизни, о том, с чем мы сталкиваемся каждый день. Лаконичные рассказы о радостях и печалях, встречах и расставаниях, любви и ненависти, дружбе и предательстве, вере и неверии, безрассудстве и расчетливости, жизни и смерти. Каждый рассказ заставит читателя задуматься и сделать вывод. Рассказы не имеют ограничения по возрасту.
«Шиза. История одной клички» — дебют в качестве прозаика поэта Юлии Нифонтовой. Героиня повести — студентка художественного училища Янка обнаруживает в себе грозный мистический дар. Это знание, отягощённое неразделённой любовью, выбрасывает её за грань реальности. Янка переживает разнообразные жизненные перипетии и оказывается перед проблемой нравственного выбора.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Рассказ. Случай из моей жизни. Всё происходило в городе Казани, тогда ТАССР, в середине 80-х. Сейчас Республика Татарстан. Некоторые имена и клички изменены. Место действия и год, тоже. Остальное написанное, к моему глубокому сожалению, истинная правда.
Книга состоит из романа «Карпатская рапсодия» (1937–1939) и коротких рассказов, написанных после второй мировой войны. В «Карпатской рапсодии» повествуется о жизни бедняков Закарпатья в начале XX века и о росте их классового самосознания. Тема рассказов — воспоминания об освобождении Венгрии Советской Армией, о встречах с выдающимися советскими и венгерскими писателями и политическими деятелями.
Семейный роман-хроника рассказывает о судьбе нескольких поколений рода Яблонцаи, к которому принадлежит писательница, и, в частности, о судьбе ее матери, Ленке Яблонцаи.Книгу отличает многоплановость проблем, психологическая и социальная глубина образов, документальность в изображении действующих лиц и событий, искусно сочетающаяся с художественным обобщением.
Очень характерен для творчества М. Сабо роман «Пилат». С глубоким знанием человеческой души прослеживает она путь самовоспитания своей молодой героини, создает образ женщины умной, многогранной, общественно значимой и полезной, но — в сфере личных отношений (с мужем, матерью, даже обожаемым отцом) оказавшейся несостоятельной. Писатель (воспользуемся словами Лермонтова) «указывает» на болезнь. Чтобы на нее обратили внимание. Чтобы стала она излечима.
В том «Избранного» известного венгерского писателя Петера Вереша (1897—1970) вошли произведения последнего, самого зрелого этапа его творчества — уже известная советским читателям повесть «Дурная жена» (1954), посвященная моральным проблемам, — столкновению здоровых, трудовых жизненных начал с легковесными эгоистически-мещанскими склонностями, и рассказы, тема которых — жизнь венгерского крестьянства от начала века до 50-х годов.