Отверзи ми двери - [15]

Костя поднялся, на Льва Ильича дико посмотрел.

- Что ж, взаправду берете?.. - Люба на вид была спокойная, ничто в ней не дрогнуло, только глаза выдавали, да и не каждому - кто знал их. Лев Ильич знал эти глаза у нее и все, что сейчас последует. ("Пьян он все-таки, этот Саша, не равное сражение, хотя почему ж неравное - и она набралась. Правда, он не знает, что коль она пьяная - плохо его дело", - ровно так думал Лев Ильич, сам себе удивляясь.) - Значит, не шутите, берете? Только запомните, Саша, я женщина дорогая, мне не слова нужны, я этих слов за свою жизнь, ух, сколько наслушалась! И Ницца мне не нужна, Лиссабон с этими дурацкими островами. Там у них в Европе есть закоулочки - знаю, прослышала кой-что. Вот там, где за поганую русскую водку, за селедочку вонючую-ржавую сотни долларов швыряют вот где шик! - там и погулять и поплакать можно... Иль испугались?

- Да вы что, серьезно, Люба? - Саша прямо на глазах начал трезветь. - Да если б я хоть на минуту мог поверить, если бы вы согласились, - я один еду и вот-вот, я знаю, у меня сведения точные, верные, - вот-вот получу, я бы мгновенно вас вписал к себе... Да вы что? Правда? Если б с вами...

- Стоп, - сказала Люба, так же она сидела, ни разу не повернулась, на Льва Ильича не смотрела, - а вы как там мной собираетесь торговать, советоваться хоть станете, или кто даст больше, а вам все равно? Хотя нет, прошу прощения, много ли мне осталось, не успеете, состояния не сделать, самому б хватило последние у меня остались... неизрасходованные поцелуи - так, что ли?

- Вы меня простите, Люба, - новые нотки появились у Саши в голосе. - Я это так, для остроты, для пустого трепа, чтоб разговор перебить, я понимаю кое в чем толк, мне и в голову не могло прийти. Да я вас давно знаю, заметил, слышал еще больше, у меня, правильно только поймите, идея была б, а то это все больше от того, что и моя жизнь впустую - силы девать некуда, не залатывать же эти вонючие прорехи, нашей кровью перемазанные? Лучше уж там, хоть чистого воздуха поглотаю, а с вами - можно б, и правда, все начать с начала... Да я - куда хотите!

- Ну а вдруг передумаю, позову вас в Абакан?.. Ну, ну, что вы, - она даже покраснела, подняла руку к глазам, заслонилась, - пошутила, зачем мне требовать от вас такого подвига, тем более знаю, предупреждена, что последнее осталось, это раньше надо было нам так-то вот встретиться, тогда б могла диктовать и географические условия. А так, что ж - значит выбор между Ниццей и Лиссабоном?

Саша все больше трезвел и на глазах менялся, такая спокойная наглая уверенность была в нем все время, а тут появились мелкие суетливые движения.

- Вы знаете, Люба, - сказал он уже негромко, - я вас верно давно знаю, вы помните, может быть, один вечер в ресторане на Речном вокзале, там еще цыгане были?..

- Ну вот, - засмеялась Люба, - я еще с вами уехать не успела, а вы при моем муже такие подробности, может, я всю жизнь про то молчу. Совсем вы иностранец какой-то - Речной вокзал у нас известное место для адюльтеров...

Сашу даже жалко стало, до того он смутился.

- Нет... я в том смысле, что с тех самых пор никак вас не могу забыть. А знаете, поверьте, это редко со мной... - он на Льва Ильича оглянулся, покраснел и совсем сбился.

- Ну, что ты! - смеялась Люба. - Зачем такие откровенности! Такой воин, такой гуляка, такой русофоб, а перед русской женщиной, с которой только спать да на дверь указывать, правда, кровь еврейская чуть подмешана, но такого уж зачем теряться! А как же ваша идея, миссия, об еврейском засеменении человечества, или от меня станете гулять, как в Европу залетим - а вдруг не соглашусь? Претензии предъявлю, там строго, а может там и такой работы не требуется, до вас ее всю провернули, закончили? Или так крепко надеетесь, что меня совсем ненадолго хватит, сразу скисну - сдадите в богадельню?

- Я извинился перед вами, - Саша начал злиться, - объяснил, что те слова ничего не значат.

- Объяснил, извинился! Разве женщина когда такое забудет? Эх, простота! с какими ты только бабами дело имел до сих пор, что из твоего подвига-миссии получится? Чепухня одна! Разве это всходы будут - сорняки, их полоть не нужно, сами повянут. Или и из такого, как ты, человека можно сделать - последнее на тебя и потратить? Родину заради такого дела можно продать - не жалко, да и самой меж делом спастись! Крысы, которые бегут, живы остаются, или прямо с корабля да в море, там и топнут? Но то поэтический образ, а если по-сухому бежать и прямо в Ниццу, в Лиссабон, там ведь, и правда, повеселей - ни тебе Абакана, ни парторга - цветочки в общественных парках - или там парки одни только частные? Над ними бабочки порхают - махаоны? А правда, Лев Ильич, - она впервые к нему повернулась, - не совершить ли мне такой подвиг, даже если я одного человека человеком сделаю - и то подвиг?

- Тетя Люба, вы это всерьез? - Боря теперь на нее глядел с тем же восторгом.

- Понимаешь, Боренька, тебе соврать не могу, - и захотелось бы, не смогла. Нет, не поеду. Никуда я отсюда никогда не поеду. Да и поздно мне, правду твой герой сказал, давно уж меня никто не целовал. Да и время бы не ушло - не поехала. Я думаю, и тебе ехать незачем - дел-то, дерьма, в университет не взяли, кому-то там морду набили, жидом обозвали! Пусть бы кровь пустили, родительские стекла вдребезги - твое это все, Боренька, твое. И ты - наш, жиденок ты или русский - наш ты, здешний. Чистота твоя - здешняя, и ненависть эта - здешняя, знаю я тебя, видела, слышала, как ты с моей Надькой разговариваешь... Да, что там говорить - все решено, завязано, сожгли кораблики... А меня вы простите, Саша, я вас обидеть не хотела, хоть так, как вы, меня еще никто не обижал.