Феликс Светов (1927)
ОТВЕРЗИ МИ ДВЕРИ
Роман
...и так весь Израиль спасется.
(Р. II, 26)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Зима, видно, кончалась, такая брошенность была в природе, оставленность, как в квартире, из которой хозяева выехали, а новые еще не въезжали. Лев Ильич усмехнулся про себя - переезжал он много раз, и комнат этих, квартир навидался, и каждый раз, открывая дверь нового жилья, чуть ежился от бесприютности; земля где обнажилась, где покрывал ее слежавшийся мокрый снег, кучи обледеневшего мусора у мелькавших за окнами пристанционных построек, бумага, огрызки в полосе отчуждения, деревья, натыканные без цели и смысла, брошенные куклы без рук, ног, с оторванными головами, пыльные осколки раздавленных елочных игрушек, замусоленные книжки без титульных листов, старые учебники, лыжные палки без колец, аптечные пузырьки, а вот теперь: недостроенный брошенный дом, повалившаяся изгородь, собака, копошащаяся в отбросах, нищие огороды - все улетает, поворачивается перед глазами, поезд грохочет, проскакивая мосты, речки в темных полыньях с тускло блеснувшей рыжей водорослью, и снова стрелки, разбегающиеся рельсы, грязные вагоны в тупиках, и опять голые, брошенные поля со случайными деревьями, ненужными никому, отслужившими свое поломанными стульями, матрасами в желтых разводах с торчащими пружинами...
Лев Ильич всегда любил возвращаться, а уезжал с трудом и редко, волновался, дожидаясь встречи, считал километры, смотрел на часы, ждал и боялся упустить что-то, опоздать, а теперь было какое-то сонное безразличие устал или что-то сломалось в нем, первый раз так: пусть бы остановился поезд, стал посреди поля, можно лечь на полку, закрыть глаза - все равно.
Он и внимания не обратил, так, отметил как еще одну мелькнувшую за окном подробность, не вздрогнул, просто голову повернул на шум отъехавшей двери и раньше всего увидел, как поехали в зеркале, уходя в переборку, водокачка, столпившиеся у переезда грузовики, поздоровался механически, ничто в душе не открылось, а всегда так чуток бывал до мелочей, загорался, предощущая, - а сколько напрасно предчувствовал! - и все-таки, не зная, угадывал - что-то быть должно. А тут жизнь поворачивалась, гром грянул, а ему было все равно. Устал, стало быть, Лев Ильич, подошел к краю, а здесь уж от него (или не от него совсем?) теперь зависело - пройти мимо или навстречу шагнуть иной жизни, что вот вошла в тесное купе с чемоданчиком, сумкой, расположилась чуть наискосок от него у двери. Он уже разговаривал, что-то отвечал: надо ж так, случайно встретились, вот ведь как бывает, тесен мир, знакомы столько лет, хоть и встречались не часто, последний раз с год назад, - да, да, чуть меньше, под первое мая... - нет, на Пасху! А, да, да, верно, на Пасху у ...их, еще ночью приехали - развороченный стол, свеча в закапанном стеарином, заваленном крашенными яйцами, скорлупой - зеленом, чуть переросшем овсе, разгул такой, странные, пьяные, освещенные неверным светом свечей лица - зачем все это? И вот она, это лицо - да, да! - мелькнуло и забылось.
- Откуда это вы?
- Да тут... Пришлось навестить одну старушку.
- Грязь, наверное?
- Да, едва добралась, до станции километров пять, больше, автобуса не дождалась, промокла, уговорила проводника, а то еще час до электрички.
- Сейчас чаю попрошу, согреетесь.
- Да ничего, спасибо, как-нибудь - скоро Москва.
И тут, как нарочно, проводник с подносом, чай, а у него лимон сохранился, полбутылки водки ("Один пить не могу, а вам в самый раз..."). И вот уже на столе мед в большой - литра три банке ("Бабушка-старушка - нянька наша старая..."), пирог домашний ("Вам же домой, верно, дали?" - "Да ну, обойдутся, он еще теплый, дышит")... И вот со второй полки спускается еще один - третий пассажир, где-то ночью сел, Лев Ильич и не видел его, отвернулся к стене, когда ночью грохнула дверь.
Поезд стоял на станции: "Последняя, что ли, перед Москвой?" - "Нет, еще одна будет через час, а потом - все".
Что-то было в ее лице, что остановило Льва Ильича, подивился - почему не разглядел раньше, так мелькало, не задерживалось - жена и не приятеля даже, знакомого, мало ли их у него, кто-то из друзей с ним поближе был, да и все встречи по праздникам - шум, бестолковщина, и всегда своим так занят - не до кого. Такое круглое лицо, чуть курносое, скулы (ох, намешали татары!), подбородок нежный с ямочкой, глаза с косинкой, спокойные, в зелень, только печаль в них пронзительная, вот этим, верно, и остановила: такая не постоянно влажная, что пригляделась в темных еврейских глазах, а светлая, холодная безнадежность, тут до отчаяния рукой подать, но вот светятся добротой, внимательные такие, будто еще и его беду готовы на себя переложить, намекни только - ей уж все равно... Ох, сколько всего сразу напридумывал Лев Ильич!
- Вон и сосед не откажется. Видите, сосед, каким нас Верочка исконным, деревенским потчует.
- Не откажусь, у меня правда пусто...
- Да, что там, час-два все и разойдемся, а там, Бог знает: может, и свидимся... Вера...? Хорошо, пусть просто Вера, ну а я - Лев Ильич, так солиднее... Костя? Отлично... Вот и стаканы у нас... Да нужно ли споласкивать - водка... Ну, хорошо, хорошо. Это, как там у Толстого - мед с огурцами? Ну а водка с медом - то же дедовская история - медовуха...
