Отважные мореплаватели - [19]

— Век не забуду, что сказал Симон Питер Кахун, когда за его сестру Хатти посватался Лорин Джеральд. Тогда его словечко подхватили и долго потом смеялись! — лениво процедил сквозь зубы дядя Сальтерс, мирно лежавший у штирборта.

Том Плэт сердито пыхнул трубкой. Он был местный старожил и никогда не слыхивал про Джеральда такой сплетни. Между тем Сальтерс продолжал со смехом:

— Симон Питер сказал, и он был прав, что Лорин наполовину кутила, а наполовину дурак. А я слышал, что она все-таки вышла за него замуж.

— Лучше бы ты, Пенсильванец, предоставил рассказывать эту историю уроженцу мыса!

— Я знаю, что я не красноречив, — возразил Сальтерс. — Так, только к слову пришлось. Вот и наш Гарвей такой — не то кутила, не то дурак. А некоторые верят, что он богач!

— А и весело было бы на шхуне, если бы у нас в команде было несколько таких умников, как Сальтерс! — сказал Долговязый Джэк. — Половина жила бы в трюме, другая в камбузе, как мог бы сказать Кахун.

Все засмеялись.

Диско не принимал участия в разговоре и продолжал записывать в вахтенный журнал свои замечания. Вот что можно было прочитать на засаленных страницах этой книги:

«17 июля. Сегодня густой туман и много рыбы. Переменили якорную стоянку, взяв на север. Так прошёл сегодняшний день».

«18 июля. Сегодня с утра туман. Поймали немного рыбы».

«19 июля. Сегодня дует лёгкий ветерок с норд-оста и погода ясная. Переменили стоянку, взяв на запад. Поймали много рыбы».

«20 июля. Сегодня, в субботу, туман и лёгкий ветерок. Так прошёл день. Итого поймано рыбы в течение недели 3478 штук».

По воскресеньям никто на шхуне не работал. Рыбаки мылись, брились, а «Пенсильвания» пел гимны. Раза два он робко заявил, что, пожалуй, мог бы прочитать проповедь. Дядя Сальтерс чуть не задушил его от негодования и стал уверять его, что он не пастор, и нечего ему и думать о проповедях.

— Пожалуй, он этак вспомнит и про Джонстоун, — пояснил Сальтерс, — а что тогда с ним случится?

Рыбаки согласились только на предложение Пенна почитать им вслух Книгу Иосифа. Это была толстая книга в кожаном переплёте, с виду очень похожая на Библию. В ней было много повествований о битвах и осадах, и рыбаки прочитали её от первой до последней строчки. Иногда на Пенна находила полоса: он целыми днями просиживал молча. При этом он играл в шахматы, слушал песни рыбаков, смеялся, когда они рассказывали смешные истории. Когда же его старались вызвать на разговор, он отвечал:

— Я не хочу быть нелюдимым, но мне нечего говорить. У меня в голове — пустота. Я даже не помню, как меня зовут!

— Неужели ты забыл, что тебя зовут Пенсильвания Прэт? — закричал Сальтерс.

— Никогда не забуду, — с уверенностью отвечал Пенн. — В самом деле — Пенсильвания Прэт! — повторил он.

Иногда Сальтерс сам забывал и говорил Пенну, что его фамилия — Гаскинс, Рич или Витти, но Пенну было все равно, он с одинаковой уверенностью повторял за ним каждое новое прозвище.

Пенн питал какую-то особенную нежность к Гарвею, считая, что он некоторым образом осиротел. Видя это, и Сальтерс смягчал своё обращение с ним. Вообще же Сальтерс был человек суровый и думал, что мальчиков следует держать в ежовых рукавицах. Гарвей сначала побаивался его, зато впоследствии они с Дэном не прочь были сыграть с Сальтерсом какую-нибудь шутку. По отношению к Диско Гарвей себе этого никогда не позволил бы. Правда, у старика была своеобразная манера отдавать приказания. Он говорил обыкновенно: «Я думаю, ты бы лучше сделал, если бы…», или: «Ведь ты сделаешь так или этак?» В складке губ Диско, в уголке глаз было что-то внушающее уважение.

Диско ознакомил Гарвея с картой берегов, которую ставил выше всяких одобренных правительством изданий. Водя по ней карандашом, он показал ему все места якорных стоянок вдоль целого ряда отмелей — Ле-Гав, Западной, Банкеро, Сен-Пьер, Зеленой и Большой Отмелей. В то же время он говорил ему о местонахождении трески.

В этой науке Гарвей обогнал Дэна, зато в остальном он отстал. Диско говорил, что ему надо было бы поступить на шхуну лет десяти, чтобы одолеть все трудности морского дела, а теперь поздно учиться. Дэн мог насаживать приманку, закидывать невод, найти всякую снасть, править шхуной в темноте. Все это он исполнял механически, так же легко, как он взбирался на мачту. Он правил лодкой, как будто она составляла часть его самого. Но Гарвею он не мог передать своего умения.

В бурные дни моряки сидели в каюте: из их бесконечных рассказов, прерываемых по временам стуком падающих на шхуну предметов, Гарвей мог многому научиться. Диско рассказывал о ловле кашалотов, описывал предсмертную агонию этих животных среди бурного моря, говорил о крови, брызгающей на сорок футов в вышину, о разбитых в щепки лодках китоловов, о гибели рыбаков в северных льдах. Все это были дивные, но правдивые рассказы. Ещё удивительнее были рассказы Диско о треске, о её рассуждениях и размышлениях на дне глубокого моря.

Долговязый Джек любил сверхъестественное и чудесное. В глубоком молчании, с замирающим сердцем, слушали мальчики его рассказы о привидениях, которые пугают искателей раковин в заливе Мономей, о заживо погребённых в песчаных дюнах, о кладах, зарытых на Огненном Острове, о «Летучем голландце», носящемся ночью со своей мёртвой командой.