Отсутствующая структура. Введение в семиологию - [55]

III.2.

Напротив, на уровне графического представления я располагаю великим множеством способов изобразить лошадь, намекнуть на нее с помощью игры светотени, обрисовать кистью ее контур, изобразить самым натуральным образом, при этом лошадь может стоять, бежать, скакать, вставать на дыбы, пить, есть и может быть изображена в профиль, в трехчетвертном повороте и т. д. Правда и то, что я могу произносить слово "лошадь" на сотне различных языков и диалектов, но сколько бы их ни было, выбрав тот или другой, я должен произне­сти слово "лошадь" вполне определенным образом, в то время как лошадь можно нарисовать на сотни ладов, которые невозможно пред­усмотреть; языки и диалекты понятны только тому, кто взялся их выучить, тогда как сотни способов нарисовать лошадь могут быть наилучшим образом применены также и тем, кто никогда их не изучал (при этом, конечно, необходимо наличие хотя бы слабого кода, без которого узнавание вообще невозможно).

ΙΠ.3.

С другой стороны, мы выяснили, что иконические коды все же существуют. Мы, стало быть, оказываемся перед фактом сущест­вования крупных кодификационных блоков, в которых, однако, вы­деление элементов артикуляции является затруднительным. Можно попытаться провести ряд проб на коммутацию, выясняя при каких изменениях профиль лошади еще узнаваем, но эта операция позволяет идентифицировать иконический код на бесконечно малом его участ-

136

ке, а именно там, где объект условно изображается с помощью конту­ра 14.

Иконическая синтагма зависит от столь сложных контекстуаль­ных отношений, что в ней трудно отделить смыслоразличительные признаки от факультативных вариантов. И это, среди прочего, пото­му, что язык устанавливается путем членения звукового континуума на дискретные единицы, в то время как иконическое изображения часто использует цветовой континуум, не членимый на дискретные единицы. Так обстоят дела в мире визуальных коммуникаций и по-другому, например, в мире музыкальных сообщений, где звуковой континуум заранее расчленен на дискретные смыслоразличительные единицы (звуки гаммы), и если современная музыка уже этим не до­вольствуется, возвращаясь к использованию звуковых континуумов, смешивающих звуки и шумы, то именно это и позволяет привержен­цам традиционного отождествления коммуникации с языком поста­вить вопрос (разрешимый, но существующий) о коммуникативности современной музыки 15.

III.4.

В континууме иконического знака мы не в состоянии вычле­нить дискретные смыслоразличители, навечно разложив их по полоч­кам, они варьируются: то это большие синтагмы, опознаваемые бла­годаря конвенции, то маленькие отрезки линии, штрихи, точки, про­белы, например, на рисунке человеческого профиля, где точка — зра­чок, веко — дуга, и мы знаем, что в другом контексте те же самые точка и дуга будут изображать, предположим, банан или виноградину. Сле­довательно, знаки рисунка не являются единицами членения, соотно­симыми с фонемами языка, потому что они лишены предзаданного позиционального и оппозиционального значения, сам факт их нали­чия или отсутствия еще не определяет однозначно смысла сообщения, они значат только в контексте (точка, вписанная в миндалевидную форму, значит зрачок) и не значат сами по себе, они не образуют системы жестких различий, внутри которой точка обретает собствен­ное значение, будучи противопоставленной прямой или кругу. Их позиционное значение меняется в зависимости от конвенции, которую навязывает данный тип изображения, и кроме того, оно может зави-

14 См.: Опыты Бруно Мунари (Bruno Munari , Arte come mestiere, Bari, 1966) с изображением стрелы, последовательное упрощение которого позволило уточнить границы узнаваемости, а также описание ста сорока способов изображения человеческого лица в фас вплоть до пределов узнаваемости (этот пример связан с материалом предыдущего параграфа).

15 Cfr. Nicolas Ruwet, Contraddizioni del linguaggio seriale, in "Incontri Musicali", 3, agosto 1959.

137

сеть от конкретного художника и от избранной им манеры. Итак, мы сталкиваемся с вереницей идиолектов, одни более общеприняты, дру­гие очень редки; в них факультативные варианты безусловно домини­руют над смыслоразличителями, а точнее, в которых факультативные варианты обретают статус смыслоразличительных признаков, а пос­ледние превращаются в факультативные варианты в зависимости от того, какой код избирает рисовальщик, не стесняющийся разрушать прежний код и на его обломках выстраивать новый. И вот в этом смысле иконические коды, если они и вправду есть, являются слабыми кодами.

Это также помогает уразуметь, почему мы не считаем владение речью какой-то особенной способностью, в то время как умение ри­совать кажется нам несомненным признаком одаренности: за умею­щим рисовать мы признаем способность управляться с кодом, для всех прочих неявным, наделяя его правом пересматривать нормы, правом, которого лишаем всех говорящих, за исключением поэта. Умеющий рисовать — это мастер идиолекта, потому что даже тогда, когда он использует всем нам внятный код, он вносит в него столько ориги­нальности, факультативных вариантов, собственного почерка, сколь­ко никогда не внесет в свою речь говорящий 16.