Шекспир, однако, выделяется среди поэтов отсутствием какой-либо философии и религии. В его драме нет даже твердого представления о каких-либо силах, природных или нравственных, превосходящих возможности смертных. Это может рассматриваться как достоинство или недостаток, но это невозможно отрицать. Те, кто считает мудрым или возможным воздержаться от поиска общих принципов, кто удовлетворяется очередным эмпирическим явлением вещей, без веры в их разумную последовательность и завершенность, те могут, пожалуй, считать Шекспира своим естественным пророком. Ибо и он тоже довольствовался последовательными описаниями различных страстей и событий. Его мир подобен Земле до Колумба, простирающейся на некой плоскости, которую он не удосужился обследовать.
Те же из нас, однако, кто верит в кругосветное плавание и думает, что как человеческий разум, так и воображение требуют известной целостности взглядов, и те, кто чувствует, что самая важная вещь в жизни - это ее уроки и ее отношение к собственному идеалу, - те едва ли найдут в Шекспире все то, что этот величайший поэт мог дать. Полнота не является с необходимостью цельностью, самое преизобильное богатство образности представляется все же недостаточной картиной опыта, если эта картина не рассматривается сверху и не сведена до драматического единства, - до того единства смысла, что придает ее бесконечным подробностям достоинство, простоту и упокоение. Это сила воображения, обнаруженная в ранее упомянутых нами поэтах, - та сила, что придает величественность некоторым местам в Лукреции, что придает величие многим отрывкам Библии.
Для теоретической цельности требуется хоть какая-нибудь система. Ее ценность - это не ценность истины, но ценность победоносного воображения. Единство концепции является не меньшим эстетическим достоинством, чем логическая стройность. Тонкое чувство достоинства и пафоса жизни недоступно, пока мы не постигнем ее исход и ее отношения. Без подобной концепции наши переживания не могут быть устойчивыми, просвещенными. Без этого воображение не может выполнить своей сущностной функции и достичь высшего успеха. Шекспир, живи он не в том месте и не в то время, когда религия и воображение скорее мешали, чем помогали друг другу, возможно, дал бы больше космического фона за своими многолюдными сценами. И если христианин в нем не был реальным человеком, то язычник, по крайней мере, заговорил бы искренне. За его героями стояли бы материальные силы природы, воплощенные в некоем северном пантеоне. Различные события явились бы частью большой драмы, к которой они имели бы по крайней мере символическое отношение. Космические силы и их роковое развитие приводили бы нас в священный трепет и печаль, очищали и радовали, заставляя чувствовать зависимость от них течения человеческой жизни. Тогда бы мы не смогли сказать, что в творчестве Шекспира отсутствует религия. Ибо усилия религии, по словам Гете, состоят в попытке примирить нас с неизбежным; каждая религия по-своему стремится к этому результату.
