Отступник - [23]

— А Зиновию Абрамовичу я предложил, вы правы, зайти в приказном порядке, потому что он аппарат. Он знает, что не сможет не зайти. Он даже рад, что я ему позвонил, что будут у него задания из ЦК, что его помнят, знают и ценят. Мне не надо говорить ему, кто я. Он давно уже по их беспроводному телефону разузнал, кто я, откуда пришел, чем занимаюсь, что за человек. Он ждал не дождался этого звонка, наверняка волновался, почему столько времени прошло, а я его не вспомнил. Вот я его и вспомнил. Нужен он мне стал. Не дело стал писать последнее время этот наш Ерофеев. А еще политический обозреватель! Получается у него, что диктатура пролетариата, с одной стороны, освободила, а с другой — как бы закабалила людей. Начитался, видать, солженицынского “Иван Денисыча” и все копается. Уровень нашего потребления не нравится, дефицит, мол, человеческое достоинство унижает, морально-политическое единство общества ограничивает простор творческих исканий путей строительства социализма. А ведь это критика не кого-нибудь, а нашей государственной системы, хоть он хитрый и кивает на нерасторопных и догматичных Пал Палычей и ратует за широкий взгляд, за творческие развитие марксизма. Кто за дефицит, в конце концов, отвечает? Да мы отвечаем, ЦК КПСС. Ведь он это думает и другим потихоньку внушает.

— Вот пусть Зиновий Абрамович и подумает, как его лучше поправить, — продолжал с пафосом Саша. — Разумеется, руками его же коллег. Не принимать же ЦК, как в 1948 году, постановление о писаниях какого-то Ерофеева. Чести много будет. Да и прошли времена культа и его методов. Кто таких всерьез у нас принимает, когда страна на глазах обновляется и крепнет? Никто. Но поправить Ерофеева надо. Он человек известный и талантливый. Если стал такое писать, то не случайно. Небось, повторяет то, что всякие сотрудники НИИ из молодых да ранних, начитавшись газет и книжек в спецфондах, на кухнях по вечерам за бутылкой водки обсуждают. Шумим, браток, шумим! Помните Грибоедова? Так вот, пора просигналить им, чтобы кончали языки чесать. Много их развелось после “оттепели”. Делом надо заниматься, коммунизм строить, жизнь реальную видеть и понимать. К рабочему классу присматриваться, а то как бы он сам не занялся ими.

— Правильно, — поддержал Мишляков. — По сравнению с Новосибирском в кругах творческой интеллигенции обстановка в Москве намного более сложная. Впрочем, у нас в Академгородке тоже плесени немало.

* * *

Бубенцов сегодня был явно не в духе. Из-за стола не поднимался, руки не подал. Сухо кивнул и указал рукой на стул, предлагая садиться. Делает вид, что очень занят. Внимательно читает бумагу, водя по ней карандашом. Отдельные слова чуть-чуть подчеркивает, но так, чтобы потом можно было стереть ластиком. Обязательно сотрет, прежде чем даст бумагу на исполнение. Это такая привычка у зав. сектором. Говорит, что не хочет подчеркиванием навязывать свое мнение нижестоящему работнику, сковывать его мысль и инициативу. Может быть, и так. А может быть, каждый раз проверяет, достаточно ли по-партийному оценишь материал.

Так про начальника говорят в секторе. Тыковлеву же иногда кажется, что просто перестраховывается Бубенцов на всякий случай, по крепкой цековской привычке, не торопится свое мнение высказывать. Кто его знает, куда та или иная бумага, в конце концов, вывернется, кому боком выйдет. Сейчас, конечно, не сталинские времена, но ухо востро держать надо. В этом деле все очень непросто. Поэтому Тыковлев тихонько садится на стул и старается по возможности запомнить, в каких местах замирал над бумагой бубенцовский карандаш. Потом можно будет вычислить, куда рулить. Вызвал, конечно, чтобы дать какие-то “ЦУ”, то бишь ценные указания.

— Так, — крякнул Бубенцов. — Интересные дела на вашем участке происходят, Александр Яковлевич. Очень интересные. Прошу ознакомиться.

На стол перед Тыковлевым легла бумага из комитета госбезопасности. Саша про себя тут же отметил, что бумага пошла в комиссию партконтроля, выездную комиссию и к ним в отдел пропаганды. Похоже, персональное дело с кем-то из загранработников. Из его. Сашиных загранработников, то есть журналистов. Иначе зачем же было его вызывать. Радости мало. Бубенцов не зря нахохлился. Если он нахохлился, то Тыковлеву уже впору и голову пеплом посыпать. Он “сидит” на участке, где прокол. Он и никто больше. Правда, пинки получит он один. Если на чем-то попался загранкадр, то мало не будет и тому инструктору комиссии по выездам, который его выпустил. Им обоим сейчас — и Тыковлеву, и этому неизвестному пока что ему инструктору — начнут забивать в задницу большой арбуз, а они, в свою очередь, постараются валить всю вину на главных редакторов, секретарей парткомов тех организаций, которые проглядели грешника. Только бы никто не убежал, — подумал Саша. — Если сбежал, будет всем плохо.

Тыковлев лихорадочно пробежал бумагу. Никто, слава Богу, никуда не сбежал. Комитетчики доносили, что при бухгалтерской проверке корпунктов “Комсомольской правды” в Париже и Берлине обнаружены финансовые недостачи. И в том, и в другом случае руководители корпунктов объяснить недостачу не могут, оправдательных документов не имеют. Ревизия была внеплановой, внезапной, так что подготовиться они не сумели. Принятыми оперативными методами установлено, что недостачи возникли после пребывания в Париже и Берлине в служебной командировке заместителя главного редактора газеты Банкина. По данным источников комитета, он брал деньги из касс корпунктов, получал ценные подарки от их руководителей. Документов, фиксирующих выдачу денег Банкину, не составлялось. Свидетелей передачи ценных подарков тоже выявить не удалось. Докладывается в порядке информации и для возможного принятия мер.