Отступник - [17]

Шрифт
Интервал

Саша затаил дыхание. Как-никак, но, формально говоря, аспирант ВПШ Тыковлев совершал что-то вроде преступления. В комиссии по выездам ЦК КПСС строго предупреждали, чтобы в Западный Берлин ни ногой. Инструктор Малышева спокойно и строго говорила, что бывают, мол, случаи, когда туда заезжают наши по незнанию, особенно на городской электричке. Сядут не на тот поезд или пропустят свою остановку, не зная языка. Город-то один. Приходится потом разбираться. Так что она советует быть внимательным, собранным, ездить по Берлину лучше вместе с нашими товарищами, работающими в посольстве или торгпредстве. Ну, а если уж бес попутал, то стараться поскорее вернуться в демократический Берлин и обязательно доложиться в посольстве.

А он, Тыковлев, гулять поехал по Западному Берлину, зная, что нельзя это. А ну как его специально проверяют, провоцируют? Черт его, этого Марата, знает. Из инокорреспондентов каждый второй состоит на службе в органах, а остальные привлечены на добровольной основе. Но он, Тыковлев, ведь не сам поехал. Его пригласили. Люди не случайные, свои товарищи, и не просто товарищи, а, как и он, с партработы. Корреспондент “Правды” в Берлине — это номенклатура ЦК. Да и зам. главного редактора “Комсомольской правды” — это тоже не эскимо на палочке. Если приглашают, значит, можно. Во всяком случае, если что не так, он на них кивать будет.

Тыковлев покосился на молчаливо восседавшего рядом с ним Борьку. Перехватив его взгляд, тот чуть заметно улыбнулся:

— Все в порядке, Александр Яковлевич. У нас задание редакции, я тут и раньше бывал вместе с Маратом.

— У тебя задание редакции, а у меня запрет на выход в Западный Берлин. Час от часу не легче, — озлился Тыковлев и начал с деланным вниманием смотреть в окно машины.

За окном сгущались сумерки. Улица 17 июня была пуста. Позади остались развалины рейхстага и памятник советским воинам в окружении двух “тридцать­четверок”. Машина пошла вокруг золоченого ангела, венчающего колонну победы на Паризер-плац. Вслед Саше внимательно поглядели каменные Мольтке и фон Роон, прежде чем Марат повернул к Гедехтнискирхе и выскочил на знаменитый Кудамм, то бишь западноберлинский Бродвей.

Замелькала неоновая реклама, задвигались по тротуарам нарядно одетые люди, замигали удивительно яркие, по сравнению с восточными, западные светофоры, запахло западными сигаретами и еще чем-то заграничным. Марат быстро нашел свободное место на средней полосе Кудамма и припарковался.

Тыковлев вылез из машины и остановился, чтобы оглядеться вокруг. Это был иной мир. Мир, как он знал, давно обреченный на погибель. Мир, давно загнивающий и разлагающийся, но никак не умирающий. Мир, с которым он должен бороться, чтобы в конце концов победить. Но ничего, кроме робости, в себе в этот момент Саша не ощутил. Он был здесь чужой. Все вокруг было чужое. Жило своей, не похожей на нашу, жизнью: сверкало, искрилось, куда-то неслось, дышало завораживающими запахами, звало к себе десятками ярких витрин, элегантностью и разнообразием автомобилей, кокетливо улыбающимися лицами проходящих мимо женщин и даже чистотой и ухоженностью собак, чинно шествующих рядом с хозяевами. Контраст с сонливой пустотой улиц столицы ГДР был разительный. Казалось, он попал из общества уютной, спокойной и не очень следящей за собой матроны в компанию вызывающе красивой, капризной и взвинченной куртизанки.

— Пойдем в кино? — прервал поток мыслей Тыковлева Марат, указывая рукой на светящуюся красным вывеску “Астор”.

— А чего показывают? — без особого энтузиазма осведомился Борька. — Ты не забывай, я недавно из Парижа. Чего ты нас кино угощаешь?

— “Some like it hot”, — с некоторым упрямством в голосе отозвался Марат. — Новая американская комедия. Я еще не видел, да и наш гость, — кивнул Марат на Тыковлева, — наверняка тоже. У нас тут, конечно, не Париж. В том числе и зарплата в марках ГДР, а не в западных. Но чем богаты, тем и рады. После кино можно по городу прогуляться, зайти пивка попить, по сосиске съесть.

— Давай, — махнул рукой Борька. — Я тоже еще не смотрел. Но учти, после кино нам жрать захочется.

— Жрать в ГДР надо, — сухо заметила Светка. — Там дешевле и вкусней.

— Что дешевле, то да, а насчет вкусней, сомневаюсь, — огрызнулся Борька. — Ты что думаешь, вас партия сюда послала, чтобы вы все себе в сундук и за щеку складывали? Это не по-товарищески. У других в Москве и работы побольше, и дело поответственнее, чем у вас здесь. Так что же теперь? Раз вы за границей, вам все, а другим ничего? Неправильно думаешь, Светик. Забываешь, кто вас сюда послал и зачем. Шучу, шучу, — вдруг рассмеялся он. — Ты же меня знаешь.

— Знаю, — буркнула Светка и зашагала к кинотеатру.

* * *

Кино тянулось долго, почти два с половиной часа. Когда вышли из кинотеатра, совсем стемнело, и Кудамм стал еще более красив. Принялись ходить вдоль витрин, разглядывая выставленные в них вещи. Тыковлеву это вскоре надоело. Чего смотреть, коли магазины уже закрыты, да и денег на покупку нет. Побаливала уставшая раненая нога, после водки в “Волге” хотелось пить. Явно скисли и Бодрецовы. Видать, насмотрелись на все это не один уже раз и не чаяли, когда эта экскурсия закончится.


Еще от автора Юлий Александрович Квицинский
Время и случай

Жизнь не раз бросала Квицинского в сложные переделки, делала участником событий, прочно вошедших в историю дипломатии второй половины XX века. Однако это не только книга о событиях. Это и книга об отношении к ним автора, о его позиции, о вечных и непреходящих интересах страны, о долге перед своим Отечеством. У Квицинского репутация умелого и гибкого дипломата, но человека жесткого и принципиального в отстаивании государственных интересов. Его ценили как партнера и побаивались как противника.


Рекомендуем почитать
Такой я была

Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.Бестселлер The New York Times.


Дорога в облаках

Из чего состоит жизнь молодой девушки, решившей стать стюардессой? Из взлетов и посадок, встреч и расставаний, из калейдоскопа городов и стран, мелькающих за окном иллюминатора.


Непреодолимое черничное искушение

Эллен хочет исполнить последнюю просьбу своей недавно умершей бабушки – передать так и не отправленное письмо ее возлюбленному из далекой юности. Девушка отправляется в городок Бейкон, штат Мэн – искать таинственного адресата. Постепенно она начинает понимать, как много секретов долгие годы хранила ее любимая бабушка. Какие встречи ожидают Эллен в маленьком тихом городке? И можно ли сквозь призму давно ушедшего прошлого взглянуть по-новому на себя и на свою жизнь?


Автопортрет

Самая потаённая, тёмная, закрытая стыдливо от глаз посторонних сторона жизни главенствующая в жизни. Об инстинкте, уступающем по силе разве что инстинкту жизни. С которым жизнь сплошное, увы, далеко не всегда сладкое, но всегда гарантированное мученье. О блуде, страстях, ревности, пороках (пороках? Ха-Ха!) – покажите хоть одну персону не подверженную этим добродетелям. Какого черта!


Быть избранным. Сборник историй

Представленные рассказы – попытка осмыслить нравственное состояние, разобраться в проблемах современных верующих людей и не только. Быть избранным – вот тот идеал, к которому люди призваны Богом. А удается ли кому-либо соответствовать этому идеалу?За внешне простыми житейскими историями стоит желание разобраться в хитросплетениях человеческой души, найти ответы на волнующие православного человека вопросы. Порой это приводит к неожиданным результатам. Современных праведников можно увидеть в строгих деловых костюмах, а внешне благочестивые люди на поверку не всегда оказываются таковыми.


Почерк судьбы

В жизни издателя Йонатана Н. Грифа не было места случайностям, все шло по четко составленному плану. Поэтому даже первое января не могло послужить препятствием для утренней пробежки. На выходе из парка он обнаруживает на своем велосипеде оставленный кем-то ежедневник, заполненный на целый год вперед. Чтобы найти хозяина, нужно лишь прийти на одну из назначенных встреч! Да и почерк в ежедневнике Йонатану смутно знаком… Что, если сама судьба, росчерк за росчерком, переписала его жизнь?