Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня, 1996 год - [8]

Впечатляет…

Мы ехали в Болгарию с чувством ожидания прикосновения к необычайной красоты сказке. Нам, напутствуя перед поездкой, рассказывали о великом радушии болгар, которые души не чают в русских «братушках», предупреждали о том, что нас будут тянуть из дома в дом, угощая вином и ракией. Для Перепелицына, давно уже принципиально не употреблявшего спиртное, эти рассказы вызывали смятение. Казаки, видя его состояние, с серьёзным видом подшучивали:

— Вариантов отказаться нет — нарушать закон гостеприимства нельзя, хозяев обидишь — что о нас, казаках, подумают? Придётся «развязать»…

Лёгкая вуаль сказки упорхнула, унесённая тёплым осенним ветром, и исчезла в дымке над Дунаем.

В большом приграничном городе Русе мы переоделись в казачью форму, попрощались с водителями и ступили на болгарскую землю. Всё казалось нам необычным и ярким, хотелось впитывать в себя мелодичную болгарскую речь, ласковое солнце, улыбки людей (а нам казалось, что улыбаются все встречные люди), но первый же болгарин, с которым мы заговорили в этом городе, привёл нас в смятение. Его слова были для нас ушатом холодной воды.

Мы сидели на лавочке у вокзала, и обсуждали план нашего дальнейшего пути. Билеты до Варны в кармане, есть два часа времени, которые мы могли бы посвятить ознакомлению с местными достопримечательностями.

— Извините, вы первый раз в Болгарии?

К нам обратился мужчина средних лет, сидевший на соседней скамейке. По-русски он говорит очень хорошо, с чуть заметным акцентом.

— Да, только что приехали.

— Не думайте, что вас здесь встретят, как братьев. Болгары — сволочи…

Он говорил зло, с напором, и чувствовалось, что слова его выстраданы и очень искренни.

— Я сам болгарин, а жена у меня украинка. Живём на Украине, а здесь, в Русе, у меня родители, приезжаю к ним в гости. Смотрю, как люди меняются, и мне стыдно становится за мой народ. Сколько Россия сделала для нас хорошего! У всех пропала память… Многие так сейчас говорит: «Лучше бы нас англичане от турок освободили, мы жили бы сейчас намного лучше». Кто бы заставил англичан за нас кровь проливать? По-хорошему к России и русским относятся только в Сербии. Вот там действительно братья.

Сказка исчезла, испарилась, но и реальность, надо отдать должное, не превратилась в сплошную «чернуху». Жизнь дарила нам в дальнейшем удивительные примеры искреннего тепла и расположения, доказывая, что мир действительно соткан из полутонов, и делать обобщения на основе каких-либо частных случаев не представляется возможным. С первым образцом искреннего уважения мы столкнулись через несколько минут после разговора на вокзале.

Кафе, летняя площадка…

Присаживаемся за столик. За соседним — три старика интеллигентного вида пьют кофе. Проходя мимо, здороваемся с ними. Увидев нас, старики оживляются, приглашают за свой столик. Уважительно расспрашивают нас: кто? откуда?

— Казаки… Кавказ…

Они видят в нас единомышленников, в глазах их блестят искорки:

— Казаки! Раньше присягу царю давали… А мы тоже присягали царю…

Старики показывают маленькие значки на лацканах пиджаков — это крохотный символ принадлежности к монархической организации. Они — бывшие офицеры царя Бориса, гордятся своими убеждениями. Расспрашивают нас о России, с интересом рассматривают наши черкески и кинжалы. Извиняемся:

— Нам пора идти.

Они, привстав, раскланиваются на прощание и желают нам всего хорошего.

Уходя из кафе, обсуждаем эту встречу-общение со стариками-болгарами.

— Царю Борису присягали, значит, служили в то время, когда Болгария была союзницей Германии…

— Наверное, и с немцами по службе приходилось общаться, а про Россию с чувством говорят…

На центральной площади возле памятника русским воинам-освободителям мы третий раз вступили в диалог с болгарами — нас окружили представители дотошной прессы. Микрофоны, видеокамера…

Их интерес был обусловлен, скорее, не искренними чувствами любви или ненависти к России, и, в частности, к нам, но исходил от профессиональной логики ухватывать всё необычное. Мы повели себя в общении с ними по правилам их игры, не открывая карты, и «напуская ещё больше тумана».

— Скажите, вы кто?

Поворачиваюсь к памятнику и указываю на барельеф на одной из сторон постамента: кубанцы и терцы в черкесках и лохматых папахах, застывшие в состоянии вечного боя.

— Похожи?

— Да.

— Мы вернулись…

На этой солнечной земле жизнь дарила нам десятки удивительных встреч с людьми, родившимися и проживающими здесь — болгарами и русскими, и любви, тепла, искреннего интереса к происходящим в России событиям было значительно больше, чем негатива, который только однажды явно проявился к нам в одном из болгарских городов со стороны курсантов военного училища, колонной проходивших мимо нас и при явном попустительстве старших выкрикивавших нечто оскорбительное. Бог им судья…

В Варне мы жили у душевных и искренних людей — в семье Ценковых. Мишо — болгарин, Галина — русская (та самая, что написала нам письмо), они окружили нас заботой, помогли привлечь внимание властей, консульства, прессы и общественности к проблеме заброшенной братской могилы, в которой покоилось 54 солдата и офицера Русской армии, освободившей Болгарию от османов.