Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня, 1996 год - [45]

— Передайте дальше, спросите у других казаков, никто не видел пулемётчика РПК, худощавого, с бородой?

И лишь спустя сутки мы узнали, что Жданов в суматохе первых минут боя попал в прицел гранатомётчика и, получив тяжёлое осколочное ранение, был отправлен в тыл на первой же подвернувшейся под руку неизвестным нам бойцам машине…

Залегли у пролома в каменной ограде. До дома, из которого боевики вели огонь по центральной улице, пятьдесят-семьдесят шагов ровной, поросшей травкой лужайки. Нам во что бы то ни стало надо быть там.

Левее, совсем рядом с садом, хорошо видно отдельно стоящее строение, и я говорю гранатомётчику — Игорю Романову:

— А ну-ка, «отработай» на всякий случай по нему…

Он стреляет, и я кричу бойцам, выбегая из развалин:

— Прикройте!

Со мной командир второго отделения, вчера вернувшийся из госпиталя, мы начинаем бежать по лужайке, и я не вижу ничего, кроме цели, которую мы должны достичь.

Взрыв в полуметре от нас не напугал и не удивил меня — всё произошло очень быстро, и Боря Гресов, застонав, упал на бок, схватившись за живот руками.

Казаки выбегают мне на помощь, оттаскиваем раненого через пролом в ограде обратно во двор, а гранатомётчик-боевик бьёт нам вслед. Выстрел РПГ-7 ударил о камни передо мной, посекло осколками Романова Игоря — ранение в голову и плечо, а я снова остался невредим.

Ермоловцы заметили огневую точку противника, бьют по нему из всех видов оружия. Прикрываемый бойцами, добегаю до окопа, находящегося рядом с домом, где засели боевики, падаю около него и бросаю гранату. Привстав на колено, выпускаю длинную очередь в траншею.

Всматриваюсь: окоп пуст, и лишь пятна крови на земле говорят о том, что мы этого гранатомётчика «зацепили».

— Ушёл, падла, в нору под дом, — с досадой говорят подбежавшие казаки. — У них тут понарыто ходов так, что из дома в дом можно ходить.

Небольшое затишье, есть возможность перекурить — мы заняли первую линию обороны противника…

Уже после войны мне, начинавшему свой боевой путь гранатомётчиком, любившим свой РПГ-7, не признающим оптику и стрелявшим всегда только с механического прицела, пришла на ум шальная мысль о том, что именно выстрелы из гранатомётов противника больше всего испытывали меня на прочность, не оставляя мне никаких шансов на жизнь.

Ещё раз такая ситуация произошла в том же бою за Орехово, когда мы заняли два дома на перекрёстке возле разрушенной мечети и ввязались в перестрелку с противником, контролировавшим пока что большую часть селения.

В доме напротив находился командир роты, связь с ним отсутствовала, и для того, чтобы сориентироваться в ситуации и хоть как-то вникнуть в суть происходящих событий, приходилось трижды под огнём боевиков перебегать дорогу.

Сделаю отступление: в этих моих действиях не было какой-либо пафосной подоплёки с крикливой претензией на героику. Всё было обыденнее и проще — я не мог переступить через комплекс вчерашнего рядового бойца, неожиданно ставшего командиром взвода, и считавшего, что нет такого морального права посылать кого-либо вперёд себя под пули.

Нам думалось, что ротному было проще, чем нам в плане информации — рядом с ним находился связист-«историк», но и он, наш капитан Женя, пребывал в растерянности, до конца не осознавая всей сложности нашего положения и не получая каких-либо конкретных приказаний о дальнейших действиях остатков второй роты. И каждый раз командир на мой вопрос, что же нам делать дальше, отвечал:

— Не знаю… Держимся… Ждём…

На третий раз, когда, перебегая улицу, я уже почти достиг противоположного дома, в кирпичную стену, выбивая крошку, ударил выстрел гранатомёта. Это было слишком явственно, поскольку произошло на уровне глаз и на расстоянии не более двух метров от меня.

Отброшенный я падаю на землю и, не смотря на то, что разом поплыло в глазах и земля, и небо, и полуразрушенные стены и ограды, движимый силой жизни, перекатываюсь за широкое дерево, росшее у калитки.

Я жив…жив…жив…

Кровь стучала в висках, в ушах стоял звон, но, ощупав голову, понял, что мне опять «повезло», если не считать контузии и засыпанных кирпичной пылью глаз.

Так кто же закрывал меня тогда от пуль и осколков? Чья незримая, но великая помощь спасала и выводила на путь жизни?

Меня, оставшегося живым, не скрою, очень часто в первые мгновения после доброй порции адреналина, посещала мысль: «Повезло». Где-то на уровне подсознания автоматически я начинал верить в солдатскую удачу и только потом уже осознавал, что рядом были прикрывавшие меня товарищи, без которых точно не повезло бы. После боя благодарил Бога, зная, что и боевые товарищи, вовремя оказавшиеся рядом — тоже от Него, но тогда, в те дни, я не мог до конца осознать, почему Он продлил мне жизнь…

На войне мы особо не рассуждали о путях Божественного промысла, но теперь, оглянувшись назад, могу с уверенностью сказать одно: Спаситель не раз дарил нам спасение телесное для того, чтобы мы спаслись духовно. Он, по милости своей, продлевает земную жизнь, понимая, что этим даёт нам ещё один шанс оглянуться назад, вытряхнуть на ветру душу, и, освободившись от слежавшейся пыли, сделать шаг по направлению к жизни вечной, туда, где стоят плотные ряды небесной рати — воинов духа.