Отшельник - [24]

Расставшись, отец Игорь поспешил домой.

— Интересно, сколько тебе эта дамочка «отстегнула», — насмешливо сказал отец Виктор, сидевший за рулем.

— Коммерческая тайна? — рассмеялся отец Владимир, хлопнув отца Игоря по плечу.

— Никаких тайн. Можем прямо сейчас зайти и проверить.

Друзья остановили машину возле уличного банкомата, и отец Игорь вставил туда подаренную банковскую карточку. От суммы, что высветилась на дисплее, он обомлел: она была с четырьмя нулями! К тому же в самой престижной иностранной валюте. Обескураженный, он возвратился в машину.

— Ну и что там? — рассмеялись друзья, глядя на него. — Ноль целых и фиг десятых? На бутылку кефира хватит?

— На бутылку кефира?.. — все еще не в силах прийти в себя, ответил тот. — И на булочку тоже… С маком…

— Знаю я этих добродетелей, — поняв по-своему замешательство друга, продолжил отец Владимир. — На рубль помогут, а на сто растрезвонят. «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия» На себя надейся, отец, и на друзей верных. А будешь надеяться на подачки — отшельником и сгниешь. Думай и решай.

— А что решать? — отцу Игорю хотелось переключить разговор на другую тему. — Сегодня отоспитесь, завтра пойдем в лес, здешнюю красу вам покажу, в городе такой никогда не увидите.

Отец Игорь рано утром снова ушел в храм служить Литургию, пока гости еще крепко спали. На дворе было пасмурно и сыро. Возвратился нескоро: после службы, взяв Запасные Дары, он ушел причащать тяжелобольную, которую соборовал накануне, а потом — на другой край села соборовать умирающую старушку. Когда уставший и ничего с утра не евший возвратился домой, гостей не было.

— А где же?.. — растерянный отец Игорь кивнул на комнату, в которой они расположились.

Матушка Елена ничего не ответила, а лишь заплакала, отвернувшись к окну, за которым снова начинался затяжной дождь. Гости уехали.

Помяни меня Господи

Отец Игорь снова возвратился в храм, готовясь к вечерней службе. Следом вошла Вера, которую за ее ревность к молитве неверующие в деревне звали «святошей». Она любила молиться: и дома, и в храме со всеми вместе, и одна, опустившись перед святыми образами. Где бы ни была — а она трудилась дояркой на ферме — ни одного дела не начинала без молитвы. Все над ней смеются, потешаются, поддевают, а она одно — творит молитву. Молилась искренно, слезно, горячо — когда по молитвослову, когда своими словами, а когда просто замолкала, давая возможность молиться сердцу. А вот петь в хоре стыдилась: в детстве отшучивалась — в лесу, дескать, гуляла, да там ей медведь ненароком на ухо наступил. По той же причине отсутствия слуха не лезла и в чтецы, больше любила слушать, как поют или читают другие.

Она вошла в храм и, взяв благословение у отца Игоря, со слезами припала к образу Богоматери «Всех скорбящих Радосте».

— Опять обижает? — из алтаря спросил отец Игорь, услышав всхлипывания.

В ответ всхлипывания перешли в плач.

— Матерь Божия, Царице Небесная, Заступница наша, пробуди Ты его от спячки, встряхни, погибнет ведь. Жалко: мужик он добрый, работящий, жизнь свою готов положить за нас, а неверующий… Пробуди его сердце, не дай ему помереть без покаяния. Не приведи Господь! Годы-то наши давно немолодые, здоровья никакого, а он все живет в том времени бесовском…

Тот, о ком так горячо, слезно молилась Вера — Назар Аверцев — сидел в хате: угрюмый, раздраженный.

«Опять поперлась в свою богадельню, — в душе закипал он. — Все бабы как бабы, по домам сидят, рядом с мужиками, делом занимаются, а этой дуре лишь бы лбом бить в церкви да руки попам лизать. Тьфу!»

Он матерно выругался, плеснул в стакан самогонки и залпом выпил.

«Понаделали себе праздников, бездельники, — продолжало кипеть на душе. — Гуляй хоть каждый день: то Петра, то Ивана, то Маньки с Танькой… Дня святого лентяя не хватает. Как раз для таких богомольных шалопаев. Обрадовались, что им все разрешили. Забыли, как сидели, поджав хвосты, пикнуть боялись, чтили советские праздники. А теперь все верующими стали, в церковь побежали. Эх, некому вам дать прикурить, уходит старая гвардия, а на ее место пришла шпана, босота. «Кто был ничем, тот станет всем». Ворюги бизнесменами стали, босяки в депутаты полезли, холопы — в большие начальники, кухарки с проститутками в министрах оказались. Хорошенькое времечко настало, веселое»

Снова грязно выругавшись, он лег на кушетку, надел очки и открыл старый номер газеты «Правда»: в доме хранились несколько подшивок партийных изданий советской эпохи. Полистав, тяжело вздохнул, продолжая раздумывать:

«Вот это было время! Как жили! Знали, где правду искать — без всяких богов и попов. Экономика развивалась, дети рождались, росли, о старых людях заботились, страну уважали, боялись. А что теперь? Одни голые задницы, поножовщина, бардак вперемежку с рекламой. Какую страну профукали, какую мощь! Пропили, прожрали, проср…»

Он поднялся и растопил печку, поставив сверху ведро воды.

«Людей ни во что не ставят. Все равно, что мусор: кинул в огонь — и сгорел. Засыпали землей — и нет человека. В жизнь какую-то загробную верят, басни рассказывают. Жизнь тут: одна-единственная, поэтому брать от нее нужно по максимуму. Делится, конечно, тоже нужно, но жизнь человеку дана одна. А все остальное…»