Отрывок - [2]

— Обещаю тебе немедленно вернуться домой.

— Я не верю. Я лучше провожу тебя.

Они шли обратно по той же дороге. Нина взяла его под руку, Андрей чувствовал тепло от ее прикосновения. Тепло нарастало, распространялось по телу, доходило до сердца, было похоже на легкое опьянение, как после залпом выпитого стакана вина.

— Я плохо себя чувствую, — сказала Нина, когда они подходили к мосту. В голосе ее была почти детская жалоба. — Я не знала, что это так трудно вынести. Мне все противно — запахи, вид пищи, даже слова и звуки. Сегодня Иван Иваныч зашел к нам и стал кричать — ты ведь знаешь, он все время кричит. И его усы так шевелились, что меня чуть не вырвало. Если я закрою глаза, мне кажется, что все кругом приходит в движение и кружится, все время кружится. И мне постоянно чего-то хочется, я сама не знаю чего — все, о чем я подумаю, мне противно. Я словно голодная, но есть мне ничего не надо.

— Я слыхал — если беременность проходит тяжело, будет мальчик, — сказал он.

— Ах, боже мой, это все глупости. Как можно знать заранее, кто родится?

— Я знаю. Мальчик.

— Почему?

— Потому что я хочу мальчика. Толстого, сильного, веселого мальчика.

— А если девочка?

— Ну, что же. Кто будет, тот лучше. Но только тогда я постараюсь, чтоб следующий был мальчик.

— Боже мой, ты такой глупый, с тобой невозможно разговаривать.

— Но что же глупого в том, что я хочу мальчика? Это вполне разумное желание. Дети нужны. Помнишь, как на последнем хозяйственном активе начальник комбината сказал с гордостью: «Мы народили в этом полугодии пятьсот детишек, и процент рождаемости у нас, на Крайнем Севере, достиг самых высоких норм, известных мировой статистике». Я тоже хочу включиться и в это «мы», и в этот процент и опровергать законы мировой статистики. Нет, это не глупо.

— Глупо. Все страшно глупо. Как ты можешь говорить о ребенке, когда еще не решен вопрос, будем ли мы жить вместе?

— Для меня этого вопроса не существует. Будем жить вместе.

Нина остановилась и выдернула свою руку. Она воскликнула с болью и негодованием:

— Не смей так говорить, не смей, слышишь! Я знаю, я ужасная женщина, раз изменила Николаю с тобой. Но совесть у меня еще есть, я мучаюсь. И он мне дорог, я ежечасно вспоминаю его, говорю ему ласковые слова, да — ласковые, а тебе — плохие. Я мечтаю, чтоб он меня простил, хотя знаю, это невозможно. И я думаю только о том, чтоб не видеть тебя больше, никогда не видеть, никогда!

Она замолчала, подавляя рыдания. Андрей пробормотал, страдая за нее:

— Не надо, Нина, дорогая, успокойся. Поверь, я не лгу, — все, что ты сделаешь, будет хорошо. Я пойду на все, на что пойдешь ты.

Нина понемногу успокаивалась после вспышки, снова взяла его под руку. Она сказала устало:

— Ах, я не знаю, что я сделаю.

Андрей не удержался, он знал, что больше плакать она не будет:

— Я знаю, Нина.

Она повернула к нему измученное лицо:

— Ты знаешь? Ты так уверен во мне? Что же я сделаю, по-твоему?

— То, что заставит тебя сделать любовь. Не сердись на меня за эти слова, я не хочу тебя раздражать, но я спокоен — нет таких преград, чтоб были слишком трудны для любви. Настанет момент решения, и твои колебания разом кончатся. Я ничего не боюсь. Я знаю:

...Любовь сильнее,

Чем слово бога, крепче, чем скала,

И гибче, чем тростинка. Полюби —

И все тебе простится!

Так говорил в старые времена один соблазнитель влюбленной женщине. — Андрей продолжал с жаром, не давая ей прервать себя. — Он был прав, он был тысячу раз прав. Нет, разреши, я должен все высказать. Я знаю, ты любишь Николая, и это хорошо — Николай чудесный человек, у него к тому же такая трудная судьба. Но меня ты любишь больше, любишь по-другому, в этом вся суть. И хоть наши отношения названы грязным, мещанским словом «измена», они чисты и высоки самой чистой, самой высокой чистотой. Я тебе скажу одно — приедет Николай, я сам с ним поговорю, ему будет нелегко, но он поймет нас, я знаю!

Она зажала его рот рукавицей.

— А я знаю, что ты безумец, а я дура — позволяю тебе безумствовать. Сейчас ниже сорока, ты опять не надел шарфа и читаешь стихи на всю улицу. Ты знаешь сам, ледяной воздух нельзя глотать ртом! Это же не Ленинград. Скажи, почему ты не надел шарфа?

— Когда я выходил, было тепло, — сказал он, оправдываясь.

В центральной части поселка было много света, теперь он видел ее всю. Она казалась совсем больной, под глазами у нее лежали черные круги, губы вспухли, глаза лихорадочно блестели. Впереди них двигалась парочка — мужчина и женщина, они не торопились, склонялись друг к другу головами, приглушенно смеялись. Девушка, почти девчонка, одетая в тяжелый мужской костюм — ватные брюки, шапку, доху — прогуливалась с пареньком. Немного обогнав парочку, Андрей оглянулся — парень, остановившись, крепко целовал свою подругу. Андрей рассмеялся.

— Ты чего?

— Нет, так — мыслям.

— Каким мыслям?

— Я раньше думал, что любить можно только на юге, где есть подходящая обстановка: цветы, тепло, деревья, а зимой легкий морозец градусов не ниже двадцати. Мне казалось, что ледяная пурга, мороз и вечная темнота полярной ночи тушат любовь, как вода свечу. Короче, я думал, что любовь имеет тонкую анатомию и нуждается в хорошей декорации, как посредственная актерская игра. А любовь груба, у нее железные мускулы. Смотри, пар от моего дыхания падает вниз, так быстро в нем срастаются льдинки. А этот паренек целуется с таким усердием, что его губы могут примерзнуть к ее губам.